Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

Полегло их тогда более шести тысяч, включая восемьдесят вельмож во главе с любимцем Баториевым, воеводой Гаврилой Бекешем. Сколько было изувеченных, мне доподлинно не известно, но думаю, что не менее двенадцати тысяч, я из того исхожу, что наших героев погибло 863, а раненых было ровно 1626. Так Баторий потерял пятую и лучшую часть своего войска. Каким же тоскливым и одиноким был для него ужин в тот вечер!

Воздам должное Баторию: удары судьбы он держал. Лишь один день пребывал в скорби и унынии, и вот уже стрела польская принесла в Псков его новое хвастливое и искусительное послание: «Воеводы псковские! Дальнейшее кровопролитие для вас бесполезно. Знайте, сколько городов завоевано мною в два года! (Далее шел длинный перечень, который я опускаю за его лживость.) Вы доказали свою храбрость, теперь сдайтесь мирно, и будет вам честь и милость, какой вы не заслужите от хана московского, а народу льгота, неизвестная на Руси, со всеми выгодами торговли свободной. Обычаи, достояние и вера будут неприкосновенны. Мое слово — закон. В случае безумного упрямства гибель вам и народу!» Воеводы приказали зачитать послание это на всех псковских площадях, опуская ненужные подробности и упирая на фразу последнюю, и, услышав глас народный, так ответили Баторию: «Мы не жиды, не предаем ни Христа, ни царя, ни Отечества. Не слушаем лести, не боимся угроз. Иди на брань: победа зависит от Бога, а Он на нашей стороне».

Сдается мне, что Баторий тогда где-то раздобыл и изучил тщательно мое «Сказание о взятии Казани», потому что действовал он дальше точно по Ивановой прописи. Перво-наперво объявил он войску, что стоять оно будет под Псковом и осень, и зиму, пока не возьмет город. Далее приказал делать в разных местах подкопы, чтобы взорвать стены крепостные, рыть всякие щели и делать укрытия под стенами, чтобы беспокоить оттуда защищавшихся, и с завидной регулярностью и упорством бросался на штурмы, выискивая слабые места в обороне города. Но русские воины сидели в осаде непоколебимо, как и татарские в свое время.

Одного не учел король Баторий, следуя дорогой его предшественника и царя великого, что в управлении его не русские люди, единые в своей любви к родине и стойкие к любым невзгодам, а сборище вавилонское. Снег загонял ворогов в неумело вырытые землянки, а вынужденный пост выгонял обратно на улицу и все настойчивее направлял стопы их к дому. Одно удерживало от немедленного бегства — невыплаченное жалованье. Войско роптало. Не смея пока винить короля, ратники обрушили свой гнев на главного воеводу, Яна Замойского, говоря, что тот в академиях итальянских выучился всему, кроме искусства побеждать русских, что он, без сомнения, замыслил уехать с королем в Краков блистать красноречием на сейме, бросив войско на растерзание зиме и свирепому неприятелю.

Король действительно бросился к сейму умолять о деньгах и подкреплении, но один. После этого удача окончательно отвернулась от поляков. Они уже не помышляли о штурме Пскова, деятельная осада перетекла в тихое облежание, поляки, надеясь изнурить осажденных голодом, сами страдали от него в несравненно большей степени. Чтобы как-то взбодрить и подкормить войско, гетман Замойский направил большой отряд в набег на богатейший Псково-Печерский монастырь, расположенный в пятидесяти верстах от Пскова. Но на грозное требование немедленно открыть ворота монахи смиренно ответили: «Похвально ли для витязей воевать с чернецами? Бхли хотите битвы и славы, идите ко Пскову, там найдете бойцов достойных». Видя же, что иноверцы не унимаются и уже пушки изготавливают против ворот монастырских, монахи опечалились и, испросив прощения у Господа, поучили немного охальников поведению подобающему. С некоторой помощью стрельцов, случайно в обитель забредших, они многих еретиков побили, иных же повязали, включая молодого Кетлера, племянника бывшего Великого магистра Ливонского Ордена, а ныне новоявленного герцога Курляндского.

Войско Баториево таяло на глазах. Многие, махнув рукой на честно заработанное жалованье, спешили убраться восвояси, приговаривая: «Слово короля — закон. Он скорее угробит нас всех, чем отступится от него и от этого Богом проклятого города». Так, под Псковом осталась лишь четверть от первоначального воинства, и как же не походили эти измученные, отощавшие и обносившиеся до лохмотьев люди на тех красивых рыцарей, что так горделиво приступали к городу каких-то несколько месяцев назад. Невольно хочется воскликнуть: «Да послужит это уроком для любого, мыслящего ступить с мечом на землю Русскую!»

Вероятно, лишь это ощущение полной безнадежности может как-то объяснить — но не оправдать! — гнуснейший поступок гетмана Замойского, невиданный доселе в истории человечества. Замыслил он коварно погубить главного псковского воеводу, князя Ивана Петровича Шуйского. Однажды в Псков явился русский пленник, сказавший, что ему помог бежать из плена немецкий наемник, некий Моллер, который просил передать князю письмо и ларец. В письме было написано: «Государь князь Иван Петрович. Я долго, весь срок оговоренный, служил за жалованье царю русскому. Помня доброту его и неукоснительную регулярность в выплатах, желаю тайно вернуться обратно. Шлю наперед казну свою. Возьми сей ларец, отомкни, вынь золото и блюди до моего прихода». И что же? Холоп, открывавший ларец по приказу князя Шуйского, был разорван на куски запалом адским, а многие любопытные, столпившиеся по обычаю русскому вокруг работающего, были жестоко изранены осколками. Воистину наступают последние времена! Даже тати ночные приступают сами к жертве своей с ножом в руках, а рыцари, забыв о чести воинской, достают противников своих чужими наемными руками и устройствами хитроумными. Достойное добавление к войне будущей, судьбы которой будут решаться атаками бумажными. А что стряпчие не сделают, то довершат смертоубийства коварные, витязи будут принимать смерть не в поле, не в честном бою лицом к лицу, смерть будут доставлять им в домы в ларцах да в письмах. Одно немного утешает, что цари русские и бояре, следуя давним ханским традициям, никогда не берут в руки того, чего касались враги явные и неявные, то есть ничего чужого, только свое собственное — оружие, нож, ложку и кубок.

Кстати, о чести воинской. Князь Иван Петрович, даром что Шуйский, такого оскорбления не стерпел и послал Яну Замойскому вызов на единоборство на глазах всего войска. Послал как равный равному! Да, видно, Замойский не только ничего не приобрел в академиях итальянских, но и остатки чести своей там потерял — уклонился он от боя честного!

* * *

Несмотря на то, что оборона Пскова была подвигом великим и эхо этого сражения разносилось по всем странам европейским, для нас это был не более чем рядовой момент в многовековой, непрекращающейся череде войн. Король Баторий собрал невиданную в истории Польши рать, призвав под знамена свои рыцарей со всего света, похвалялся громогласно сокрушить мощь царя русского и проникнуть в самое сердце Московии, а всех сил хватило лишь на то, чтобы осадить один город близ границы и увязнуть около него же. Это быстро понял царь Симеон, а после известий о первом неудачном штурме Пскова вовсе потерял интерес к военным действиям. От предложений послать подкрепления к Пскову он лишь отмахнулся пренебрежительно — сами справятся! — и отправился в Старицу, где была назначена встреча легату папскому.