История леса. Взгляд из Германии - Хансйорг Кюстер

Колонисты Средних веков воспринимали земли, возделанные в прежние эпохи, но не колонизованные и пока не включенные в цивилизацию, так же как Тацит, а историки более позднего времени сочли их мнение «свидетельством очевидцев». Тацит считал земли германцев неколонизированными, а европейцы Средних веков считали нецивилизованными славян и другие народы, жившие к востоку от них и придерживавшиеся старых устоев. Освоение областей, занятых этими народами, расширение государства на восток были велением времени. О колонизации восточных земель у нас сохранилось больше свидетельств, чем о колонизации западных, потому что она проходила позже и фиксировалась в большем количестве документов, а кроме того, государственное управление стало более жестким, империя и королевская власть в высоком и позднем Средневековье усилились в сравнении с ранним. То, что писал Фридрих Магер[57] в своей «Истории леса в Пруссии» [Mager, 1960] о колонизации восточных земель 1280 года – такая же полуправда, как и высказывания Тацита: «Когда немецкий рыцарский орден вошел в Пруссию, он увидел перед собой землю, которой придавали тяжелый и мрачный характер растущие на ней леса и чащи». Магер понимал, что страна населена людьми, но не представлял себе, как могли выглядеть поселения, образ жизни, формы природопользования на земле, еще не освоенной колонизаторами. Не один же темный лес можно было там увидеть! Суть колонизации во многих случаях состояла не в том, чтобы вырубить темные первобытные леса и осушить болота, а в том, чтобы перевести земли, возделываемые прежними циклическими методами, в разряд цивилизованных территорий. Колонизация не была прямой причиной роста численности населения, однако в колонизированных землях численность населения действительно росла, потому что повышались урожаи, и один и тот же участок земли мог прокормить большее число людей.

Роберт Градман, Отто Шлютер[58] и другие ученые составили карты распределения лесов раннего Средневековья – эпохи до начала колонизации. Они хотели показать на них лесные и безлесные территории и выразить в процентах, когда и какая часть страны лишилась своих лесов. Такие представления, сколь бы привлекательными они ни казались, полны иллюзий и ведут в тупик. На картах запечатлены только те известные предысторические населенные пункты, вокруг которых земля была превращена в «безлесную». Но поселения предысторического времени и еще более ранних эпох нельзя отобразить на карте таким образом, ведь они никогда не заселялись все одновременно, они были временными. То здесь, то там лес рубили, то здесь, то там лес возобновлялся, так что «населенные земли» в целом ни в коем случае нельзя считать безлесными.

Кроме того, ни одна из этих карт не учитывает все населенные пункты, существовавшие когда-то, ведь археологам удается найти следы лишь некоторых из них. Остатки многих других давно разрушены ветром и водой, третьих – погребены под многометровой толщей ила и гальки. В ранние периоды истории вообще не было четкой границы между лесом и безлесным пространством. Поскольку люди в разных местах продвигались вглубь леса, а лес, в свою очередь, в разных местах «брал реванш», то граница между лесом и открытым пространством никогда не была постоянной и только в отдельных местах представляла собой четкую линию.

Колонизация означала закат «чисто сельского», изолированного хозяйства. Для ее реализации землевладельцы должны были развивать инфраструктуру. Для стабильной жизни везде требовались железные орудия, и нужно было доставлять железо туда, где его не было. Лес тоже нужно было привозить туда, где его было мало. Особенно ярким примером могут быть речные долины и болота по берегам морей. Для защиты населенных пунктов от наводнений там нужно было строить дамбы и запруды. Возведение надежных плотин и запруд со шлюзами, воротами для спуска воды и фашинами[59] требовало огромных объемов древесины. А леса на побережьях было мало, и без торговых контактов было не обойтись.

Средневековые деревни теряли экономическую автономность. Излишки продукции по торговым путям отправляли туда, где их не хватало. За устройство, поддержание и безопасность торговых путей отвечали землевладельцы. Они вкладывали в это немалые средства. По берегам рек и вдоль крупных дальних дорог, проходивших через горы или небезопасные лесные массивы, вырастали укрепленные замки. Они давали защиту путешественникам и перевозимым товарам, поддерживая тем самым колонизацию. Первоначальный смысл этих сооружений через какое-то время позабылся; некоторые из них были перестроены во дворцы, другие ушли в забвение, потому что дороги, на которых они стояли, утратили значение главных проезжих путей. Но исходно они строились как реальные и символические крепости для защиты от лесных дикарей. Такими были замки на Рейне, Дунае, Эльбе, Неккаре и Мозеле, в Гарце и Шварцвальде. Такими же были крепости в финских лесах. Ту же роль играли и форты американского Дикого Запада.

На протяжении Средних веков поселения со всем, что лежало «внутри» них, то разрастались за счет находящихся «снаружи» лесов, то вновь сокращались. Этот процесс, если смотреть с высоты птичьего полета и в ускоренном темпе, можно сравнить с пульсирующим движением амебы. Однако помимо разницы в размерах можно заметить еще одно существенное различие: хотя внешний край амебы постоянно меняется, сама граница его никогда не теряет четкости. Граница же общинных земель всегда была размытой. Когда крестьяне продвигались, отодвигая лес, проведенная ими линия существовала недолго – лес пытался «отвоевать» отнятое пространство, нарушая установленную людьми черту.

Леса, в которых возникали сельские оседлые поселения и которые после этого продолжали вырубать их жители, в раннем Средневековье считались res nullius (бесхозными). Однако в цивилизованном государственном образовании не могло быть «ничьих» земель. Так что право верховной власти над этими территориями взяла на себя знать. Бесхозные леса таким образом стали собственностью Империи; первыми владельцами многих лесов Центральной и Западной Европы были франкские короли.