Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман

— Ты можешь попросить меня о чем угодно, кроме этого, и я все для тебя сделаю. Я все для тебя делал и раньше, все, что ты просила! Все, начиная с того самого дня, когда я встретил тебя в банке. Вспомни: ради тебя я засунул дохлую рыбу к себе в сейф!

— Ты не знал, что это рыба!

— Вот, в том-то и дело! Я тебе верил!

— А теперь ты предаешь меня!

— Я уже сказал, что я сделаю. Я поменяю имена. Эта перемена все решит.

— Меня волнует только одна перемена, Уолтер. Перемена в тебе самом.

— Послушай, что ты от меня хочешь? Чтобы я сломал свою писательскую карьеру?

— Лучше сломать карьеру, чем чужую душу. Опять повисла пауза. Похоже, мы уже все друг другу сказали.

Клайд первой нарушила молчание.

— Пока, солнышко.

— Пока, Клайд.

Мы бросили трубки одновременно.

Я лежал, смотрел в потолок и думал. Мы многое пережили вместе. Вот теперь вместе бросили телефонные трубки. Вместе сказали «пока». Потолок вдруг показался мне слишком белым, а комната — слишком пустой.

И тут меня озарило, словно молнией.

Я теперь настолько несчастлив, что могу стать великим писателем. Ура!

Неделю спустя я входил в офис своего агента в мидтауне Манхэттена. Сильвия Лоуэлл сидела в кресле за столом и смотрела в окно на город. Офис у нее был шикарный — угловой, такие офисы в Нью-Йорке нарасхват. Из окна открывался прекрасный вид на множество офисных зданий, набитых агентами, сидящими в угловых офисах. Я заглянул в ее холодные из вулканического стекла глаза, она посмотрела в мои глаза, и, надо полагать, мы оба остались недовольны увиденным.

Сильвия была известным агентом и держала целую конюшню писателей. Среди них встречались успешные мэйнстримовские дровосеки, но большинство составляли неудачники. Этим людям, хотя они и были гораздо талантливее дровосеков, не оставалось в жизни ничего иного, как тихо проклинать Сильвию Лоуэлл. Хотя вряд ли стоило винить ее в их неудачах. Во всяком случае, мне ей предъявить было нечего: я сам ничего не мог написать за последние семь лет. Поэтому мне оставалось только быть недовольным ее глазами из вулканического стекла.

— Первое, что надо сделать, — сказала Сильвия, — это поменять название.

— А чем плох «Великий армянский роман»? — спросил я.

— Всем плох. Во-первых, литературщина. Книга, написанная о том, как пишут книгу. Это никто не купит.

— Ладно. Давай назовем так: «Кошка, которая убила Христа».

— Вот это уже лучше.

— О’кей, и хватит о названии. Скажи мне — как тебе понравилась моя книга?

Сильвия сощурилась — так, словно рассматривала микроба в микроскоп. Я приосанился, стараясь показаться интересным микробом.

— Что с тобой произошло, Уолтер? — спросила она после хорошей паузы. — Ты подавал такие надежды…

Мне было нечего на это ответить, и потому я ничего не ответил. Кроме того, я еще не знал, что такое со мной произошло.

— Твоя первая книга отличалась такой потрясающей лаконичностью стиля. А герои! Они просто спрыгивали со страниц. И там были начало, середина и конец. И действие. Динамичнейшее действие. А название? «Взлет и падение чистого недоразумения». Это название!

Я терпеливо ждал. То, что она так расхваливала мою первую книгу, не предвещало ничего хорошего. Может быть, она тянула время, потому что так и не заглянула в манускрипт? Вовсе не обязательно читать текст, чтобы уловить его смысл. Достаточно научиться просматривать по диагонали. Может быть, Сильвия так и сделала, и ей не понравилось? Говорят, Бернард Шоу поступал так в период своего расцвета. Он утверждал, что запросто может написать театральную рецензию, не видев спектакля — настолько у него развита интуиция. Может быть, и Сильвия Лоуэлл, такой же гений интуиции? Но если это так, то почему же она всего лишь литературный агент?

— Я прочитала кусок «Великого армянского романа», который ты мне прислал, — сказала она. — И говоря начистоту, мне показалось, что это действительно «Великий армянский роман».

Она выждала паузу, чтобы до меня дошла эта информация. А я, честно говоря, уже дошел до ручки.

— Эта книга никуда не годится, Уолтер. Она слишком самонадеянна, слишком вычурна, слишком интроспективна. Я бы сказала, что это образец того, как не следует писать романы. Действие, если это вообще можно назвать действием, надуманное, неестественное и продвигается скачками. И его слишком мало, чтобы захватить читателя. И, кроме того, всего этого просто не может быть. Дохлая рыба в банковском сейфе, ложное обвинение психиатра в педофилии, побег афро-американца из психиатрической клиники — да еще такого, который воображает себя королем африканской страны. Тебя обвинят в расизме, гомофобии, политической некорректности, бестактности, а главное — найдут все это совершенно неправдоподобным, просто смехотворным. Читатель не поверит, что реальные люди могут вытворять такие штуки. Это просто невероятно.

— Понимаю.

— Нет, ты не понимаешь. Дело не в недостатке действия. Герои поданы каким-то странным, раздражающим читателя способом. Они у тебя выскочили из-под земли сразу готовыми, словно греческие боги. Ни один читатель не сможет ни отождествить себя с ними, ни посочувствовать им, ни просто заинтересоваться ими. Кстати, эти Клайд и Фокс действительно существуют?

— Я в этом не уверен.

— Когда удостоверишься, дай мне знать. Далее. Ты должен понимать, Уолтер: когда ты излагаешь что-то на бумаге, ты всегда раскрываешься сам. И эта книга говорит об авторе больше, чем о героях, которые его якобы занимают. Я понимаю, что подрезаю тебе крылья, но ты знаешь мое правило: никогда не хвалить плохую книгу, даже если автор подает надежды.

— Если только книга не продается… — пробормотал я.

— Что?

— Если только книга не продается! — заорал я. — Как обычно и бывает с дерьмовыми книгами. Послушай, Сильвия, этот текст не окончен. Роман написан только наполовину. Да и романом его можно назвать только потому, что читателям все это покажется выдумкой. А на самом деле тут ничего не выдумано! Это документальный отчет о жизни трех человек в Нью-Йорке, и один из них — я!

— Понимаю, — сказала Сильвия Лоуэлл.

— Нет, ты не понимаешь! — продолжал я, торопясь использовать перехваченную инициативу, хотя, скорее всего, и мнимую. — Ты не понимаешь: это реальная история о реальных людях. И я не могу сказать тебе, чем она закончится, потому что она еще не закончилась. Но скоро что-то произойдет! Роман необычен! Это не роман тайн, и не халтура, и не любовный роман. Он вообще не лезет в жанровые категории, как все великие произведения! Если бы Моцарт, Кафка или Ван Гог жили в наше время, им пришлось бы ночевать в ночлежке для бездомных! Кстати, именно там будет происходить моя следующая сцена!