Леди в озере - Лаура Липман

Основано на переписке с Мэдлин Шварц, участницей поискового отряда, обнаружившей тело Тэсси Файн. Теперь она знала, что это не то же самое, что указание авторства. В каком-то смысле это даже не ее фамилия. Если уж на то пошло, у какой женщины есть собственная фамилия? Девичья фамилия Мэдди – та, которую ее мать получила, когда вышла замуж за отца.

Может, она выбрала Ферди как раз потому, что по закону штата Мэриленд брак между ними запрещен? Может ли она вообще сказать, что выбрала его? Они прятались в ее квартире – от чего? Этого она не смогла бы сказать. Милтона она не боялась. Собственно говоря, ей нравилось фантазировать о том, как Милтон узнает, что у нее есть любовник, особенно вот такой. Ферди нет нужды бегать за теннисными мячами, поданными Уолли Вайсом, чтобы его тело оставалось упругим.

Но Сет не должен этого узнать. Мальчик-подросток не смог бы смириться с тем, что у его матери есть любовная связь. Что же произойдет, когда она наконец будет разведена, когда снова окажется в реальном мире, каким бы он сейчас ни был? Выйдет ли замуж еще раз? Хочется ли ей? Может быть. Скорее всего. Но сейчас ей хочется только этого, чем бы оно ни было. Этого и работы в газете. Там есть и другие женщины, женщины, которые пишут о городе, о мире, о Вашингтоне.

Эдна. Щеки вспыхнули, когда она подумала о том, с каким пренебрежением эта женщина отнеслась к ней, с какой легкостью отделалась от нее.

Лежа в кровати с Ферди, она ничего ему об этом не сказала. Ни о своем разговоре с Эдной, который она считала безобразным. Ни о том, что для осуществления своих амбиций она будет обхаживать мужчин, хотя это вызвало бы его ревность, что польстило бы ей. Если Ферди и есть ее заключительный аккорд, она была бы рада его ревности и даже требовала бы ее. Как и в случае с Милтоном.

Вот только Ферди не может быть ее заключительным аккордом. Даже если бы это было разрешено законом – но это не разрешено, только не в Мэриленде. Это не ее вина, и она не может этого изменить, даже если бы и хотела.

Они опять занялись любовью. Около трех ночи она почувствовала, что он собирается уходить. Погладил ее по голове и поцеловал еще раз.

Она подумала: Может быть, мне стоило бы вернуться к моей прежней прическе. Более короткой и более пышной. Как у Эдны. Да и у большинства женщин в газете.

Нет, напомнила себе Мэдди. Надо обхаживать мужчин.

Тушу сигарету в стоячей металлической пепельнице в женском туалете. Большинство окурков в ней мои. Остальные женщины в «Стар» давно смирились с тем, что этот женский туалет, один из всего лишь двух на нашем этаже, – мои частные владения. Он мелок, непригляден и утилитарен. Как и я сама, сказал бы кое-кто. Но только не мне в лицо.

Я иду к моему столу и начинаю звонить: для материала, который я планирую сдать вечером. Начальству не нравится мой график, но я слишком хорошо делаю свою работу, чтобы они решили заставить меня изменить его. Но жалуются. Эдна, газета выходит во второй половине дня. А если что-то важное произойдет ночью или утром? Если нам придется выяснять дополнительные детали какой-нибудь сенсационной новости, которую напечатают утренние газеты? Как будто кому-то в городе случалось обставить меня, увести сенсацию из-под носа. Я прихожу на работу когда хочу, делаю заметки по поводу того, как позорно испоганили материал для сегодняшнего номера, затем приступаю к работе над тем, что выйдет завтра. Сдаю материалы около восьми или девяти, так что Кэлу приходится ускориться. Мне нравится работать с Кэлом. Он немного побаивается меня, и это правильно. Но все равно вносит свою дурацкую правку.

Сегодня он со своей правкой допрыгается до того, что в итоге в разделе исправлений напечатанного появится «Вследствие редакторской ошибки…»; этого страшно не любят, но я заставляю. Я поговорю об этом с Кэлом позже и наведу на него такого страху, что он на несколько месяцев заречется заниматься такой вот ерундой. Он как пес, тупой пес, которого нужно учить опять и опять, поскольку иначе не обучишь. Положа руку на сердце, им следовало бы дать мне разрешение лупить его свернутой газетой, когда он плохо себя ведет. Газет вокруг более чем достаточно, и, думаю, тогда он бы лучше усваивал мои уроки.

Мой стол похож на крепость, построенную ребенком из кубиков, только место кубиков в ней занимают картонные коробки, где я храню досье. Нет, я не пыталась отгородиться от остальных в редакции, во всяком случае, поначалу. Просто хотела, чтобы досье находились рядом со мной, а место в ящиках стола закончилось. Я знаю, где что лежит, и могу отыскать все что нужно менее чем за десять минут, куда быстрее, чем это сделали бы в библиотеке, разбираясь с вырезками. Но никто кроме меня не смог бы найти в моем лабиринте нужную бумагу. Думаю, таков и был мой замысел.

Жанр, в котором я пишу в «Стар», можно сказать, изобретен мною самой. Меня называют корреспондентом по «трудовым отношениям»; иными словами, я отслеживаю деятельность профсоюзов. И нередко оказываюсь не первой в освещении важных новостей, касающихся дел в порту или на сталелитейном заводе, – это неизбежно при таком количестве «трудовых отношений». Профсоюзы имеются и у копов, и пожарных, и у учителей. Профсоюзное движение имеет отношение ко всему, что происходит в Балтиморе. Единственный профсоюз, о котором я никогда не писала – Новостная гильдия, и до конца года она, возможно, объявит забастовку. Если это случится, я не присоединюсь к коллегам, которые выйдут на пикет. Заявлю, что это помешает мне выглядеть непредвзятой. Я не выскажусь против пикета – это безрассудство, поскольку в таком случае после разрешения конфликта (а они всегда разрешаются) коллеги затаят на меня обиду. Но и активно участвовать в таком деле я не стану.

По правде говоря, я ненавижу профсоюзы и, поступая на работу в «Стар», оговорила, что останусь вне гильдии и не буду платить членские взносы. Демонстрации – для детей, а забастовки – игрища, цель которых состоит в том, чтобы мешать работникам понять, что никто не защищает их права. Ни администрация предприятий, ни даже руководство профсоюзов.

Некоторые из коллег пытались убедить меня: если я не состою в профсоюзе, это свидетельствует о моей предвзятости; но, по-моему, подобное, напротив, делает меня более объективной. Мои статьи и отношения с руководителями балтиморских профсоюзов говорят сами за себя. На самом деле профсоюзные боссы предпочитают разговаривать именно со мной как раз потому, что я никогда не делаю им поблажек. Мои вопросы – прямые, полные скепсиса и даже враждебные – нередко помогают им увидеть изъяны в их стратегии и тактике.

Я работаю репортером по трудовым отношениям одиннадцать лет, вообще в «Стар» я уже девятнадцать, а всего мой газетный стаж составляет двадцать четыре года; двадцать восемь, если считать годы в студенческой газете Северо-Западного университета, а я их считаю. Добавьте к этому два года репортерства в газете старшей школы в родном Аспене, Колорадо, и набирается три десятка лет. Нет, я не первая женщина, работающая в газете, но в начале моей карьеры нас было немного, а таких, кто хотел работать в тяжелых сферах, где доминируют мужчины, насчитывалось еще меньше.