Девушка в зеркале - Сесилия Ахерн

— Я должна научиться вызывать в памяти его облик в любой момент, тогда, когда мне захочется. Он — все, что у меня есть.

— Мама! — Дочкино лицо вытянулось. — А как же мы?

— Ох, Лиззи, не говори глупостей. Вы, конечно, спорите, чья очередь идти со мной в ресторан обедать, но не потому, что только и мечтаете, как бы меня развлечь. А он… Он всегда со мной. Вот тут, — сказала она и сильно постучала себя по виску, словно тушила сигару. — А теперь я чувствую, что теряю его.

Лиззи прокашлялась:

— Я захватила с собой его фотографию.

Изобретатель взял протянутый черно-белый

снимок. На нем был запечатлен полный импозантный мужчина с моноклем. Он сидел, сложив руки на коленях, и холодно глядел в объектив. На стене за ним виднелось чучело оленьей головы.

— Это наш охотничий домик, — с гордостью поведала дочь.

— Нет-нет! — Миссис Делэйси отмахнулась от фотографии, словно от назойливой мухи. — Это не мой муж.

— Мам, да это же сняли сразу после того, как он стал президентом крикетного клуба. Я в этом уверена. Посмотри на лацкан пиджака…

— Я не хочу помнить ни проклятый крикетный клуб, ни фотографию из охотничьего домика, — отрезала старушка, вновь изрядно шокировав и обидев дочь. — Я хочу помнить его таким, каким он был по утрам, когда я только просыпалась и бросала на него первый взгляд. Хочу помнить его таким, каким он был, когда мы занимались любовью. — Она закрыла глаза, наслаждаясь воспоминанием.

— Мама! — воскликнула ее дочь, впрочем, куда спокойнее. Видимо, она наконец увидела в собственной матери обычную женщину.

— Или когда он впервые взял на руки маленькую Эллис. Когда играл в саду с детьми. Как раздувал ноздри, когда сердился. — Она улыбнулась. — Я все это помню, но закрываю глаза — и ничего не вижу.

Изобретатель прикрепил ей на виски и лоб присоски, подсоединил провода к машине. Щелкнул выключателем.

— Опишите мне нужную картинку, и именно ее вы и будете видеть, — сказал он.

Он легонько пробежался пальцами по ее волосам, волнистым и мягким, словно бархат. Вдруг его кто-то окликнул — справа к ним подходил его коллега. Они поздоровались.

До свидания, скоро увидимся, сказала она. Он рассеянно кивнул и быстро прижался губами к ее нежным пальцам. Ее кожа всегда была такой теплой, такой мягкой. Она быстро отдернула руку, чтобы не скомпрометировать его в присутствии коллеги, и ушла. Он вновь повернулся к знакомому, и они принялись обсуждать дело, долгие месяцы не дававшее им обоим покоя. Он слышал, как она еще раз крикнула ему «пока», но был так увлечен разговором, что не ответил. Она поймет. Они ведь еще увидятся. А потом он услышал шум. Страшный, ужасный звук, который ему не суждено забыть. Коллега схватил его за руку, так сильно, что он почувствовал, как ногти впиваются ему в кожу. И все понял. Но так и не смог оглянуться. Он не хотел, чтобы до скончания веков перед его глазами стояла эта кошмарная картина, потому что знал: каждый день он будет переживать этот ужас снова и снова. И во сне, и наяву. Каждый божий день.

Когда следующим утром Джудит пришла на работу, голова ее была низко опущена, лицо скрывала волна каштановых волос. Она не смела встретиться взглядом с изобретателем. Не поднимая глаз, прошла мимо него по коридору и направилась в кухню. Открыв дверь и увидев стол, она замерла. Он приготовил ей завтрак — впервые. Горячие сосиски, яйца, помидоры, черно-бе-лый пудинг, грибы. Посреди стола красовалась тарелка поджаристых тостов в окружении самых разных джемов и соусов. Он хотел предугадать любое ее желание.

Она покачнулась, и он бросился вперед, чтобы поддержать ее, но в этом не было необходимости: из-под длинного, слишком большого для нее пальто показалась маленькая ручка и крепко ухватилась за дверной косяк. Джудит повернулась к нему лицом, и тогда-то он все увидел. Ее левый глаз, под которым чернел синяк, так опух, что едва просматривался зрачок. Кожа вокруг глазницы цветом напоминала гнилой персик. Заметив выражение его лица, Джудит быстро отвернулась. Его заколотило от злости. Давненько он так не кипятился, не бурлил от злобы. Со времен Джудит. Его Джудит. А теперь эта Джудит. Тоже его, понял вдруг он и так сильно сжал трость, что у него побелели костяшки пальцев.

Ему так много хотелось ей сказать — и закричать, и потребовать, чтобы она рассказала, кто с ней так поступил. Его переполняли эмоции и вопросы, но с чего начать, что говорить? Ошибешься — и все, она тут же уйдет. Она казалась такой хрупкой, такой зыбкой. Как перышко — легчайший ветерок, и она в то же мгновение от него улетит.

Наконец старик немного успокоился. Бешеная ярость ушла, и его стала бить дрожь — реакция на произошедшее. Он прокашлялся, собираясь заговорить, но она его остановила — замахала рукой, словно регулировщик на перекрестке. Рукав пальто сполз, обнажив предплечье, и он увидел желто-черные, уродливые синяки, обвивавшие ее руку до локтя.

— Не надо, — твердо сказала она.

И он не стал.

Потому что знал: он не сможет.

Не сможет жить, потеряв ее.

— Ни о чем не спрашивайте, — продолжила она, — а я не буду спрашивать, зачем вы сделали все это… — Она махнула рукой в сторону накрытого стола.

Он смутился, но прекрасно ее понял. Кивнул, хотя она стояла к нему спиной, потому ее замечание не требовало никакой реакции.

Они сели за стол. Радостное возбуждение, охватившее его утром, испарилось без следа. Они ели в тишине. Она клевала, как птичка. Да и он ел без аппетита.

Пришло время первого посетителя — парня лет восемнадцати, которого, по его словам, презирал собственный отец. Он хотел создать себе новые воспоминания о том, как они с отцом проводят время, тогда, глядя на него, он бы не расстраивался, понимая, сколь многого лишился. Никакого драматизма и экзотики, никаких недостоверных разговоров — совершенно обычные воспоминания: отец на стадионе смотрит, как он играет в футбол; отец радуется, когда он забивает гол. Смеется над его шутками. Просто находится рядом. Внимательный. Неравнодушный.

Изобретатель зря боялся, что Джудит на следующий день не придет. Как всегда, она надела платье, но на этот раз — с длинными рукавами и высоким воротником, скрывающим то, что он увидел вчера. Но было слишком поздно. Теперь эта картина до скончания века будет стоять у него перед глазами, стоит ему только прикрыть веки. Синяк на лице Джудит потемнел, потом пожелтел. Через несколько недель все стало как прежде. Нет, неправда! Как прежде уже не стало. Этот яд отравил все. Он исковеркал, изувечил их чудесный, гармоничный союз. Так продолжалось до тех пор, пока однажды она не постучала к нему поздно вечером. Сложившись пополам, она кашляла, заливая крыльцо кровью. Он никак не мог понять, откуда же берется вся эта кровь. Она не позволила ему вызвать полицию и «скорую». Даже не разрешила промыть раны — она и сама справится. Ей надо было где-то спрятаться.

Закрывшись в ванной, она просидела там целый час. Лишь по доносившимся звукам льющейся воды и редким всплескам он понимал, что Джудит еще жива.