Семь песен - Томас Арчибальт Баррон

Неприметная бурая бабочка взлетела с травинки и устроилась у меня на запястье. Она ползала, перебирая крошечными лапками. Мне стало щекотно, и я тряхнул рукой. Насекомое взлетело, покружилось рядом и уселось на узловатый набалдашник посоха. Бабочка замерла и, благодаря цвету крыльев, почти слилась с темно-коричневым деревом.

Я обвел рукой поросшее травой плато.

– Не пойму, каким образом мы можем узнать здесь что-то об искусстве Преображения древолюдей. Если они когда-нибудь и жили на этом берегу, от них ничего не осталось.

– Таким был их образ жизни. – Риа подняла круглый белый камешек и бросила его с обрыва в море. – Древолюди были по натуре странниками, они вечно искали себе новую родину. Искали место, где им захотелось бы пустить корни, подобно настоящим деревьям, и которое можно было бы называть настоящим домом. Их единственное постоянное поселение находилось здесь, на приморском утесе, но, как видишь, оно было довольно убогим. Лишь примитивные укрытия от непогоды для стариков и детей. Ни библиотек, ни рынков, ни домов для собраний. Большинство древолюдей проводили свои дни, бесконечно бродя по Финкайре, и возвращались сюда лишь затем, чтобы найти себе пару, или когда близилось время умирать.

– И что же с ними случилось?

– Я думаю, что они слишком увлеклись поисками, и со временем все меньше и меньше древолюдей возвращалось домой. Настал день, когда вообще никто не вернулся. Дома развалились, соломенные крыши разметало ветром, некому было их чинить. А сами древолюди вымерли, один за другим.

Я поддал ногой пучок травы.

– Да, я могу понять такую страсть к путешествиям. Я знаю, что это у меня в крови. Но, судя по твоему рассказу, они никогда и нигде не чувствовали себя дома.

Риа задумчиво смотрела на меня, и ветер с моря шуршал листьями ее одежд.

– А чувствовать себя дома – это есть, как ты выражаешься, у тебя в крови?

– Надеюсь на это, хотя и не уверен. А как насчет тебя?

С ее лица исчезло всякое выражение.

– Мой дом – Арбасса. И моя семья – тоже. Кроме нее, у меня никогда не было другой семьи.

– Если не считать Квен.

Она закусила губу.

– Раньше и Квен принадлежала к моей семье. Но больше я не считаю ее родственницей. Она отказалась от меня, когда поддалась на уговоры гоблинов и поверила их лживым посулам.

Бабочка взлетела с посоха. Порхая, она направилась к Бамбелви, который по-прежнему мрачно пялился через пролив на Забытый остров. Однако, прежде чем приземлиться, бабочка передумала и вернулась на палку из древесины тсуги. Я присмотрелся к ней и увидел, что одно из тусклых коричневых крылышек было сильно повреждено. Бабочка медленно расправила крылья, затем снова сложила их.

Я обратился к Рии, изображая уверенность, которой вовсе не чувствовал:

– Мы должны найти ее.

– Кого?

– Квен. Возможно, она сумеет рассказать мне то, о чем молчат эти мертвые груды камней.

У Рии сделалось такое лицо, будто она только что съела пригоршню кислых ягод.

– Значит, наше дело пропащее. Не представляю, как и где ее искать, даже если она осталась в живых после потери руки. Кроме того, в случае, если мы ее все-таки найдем, доверять ей нельзя.

Она помолчала и зло выплюнула:

– Она предательница, гадкое существо с насквозь прогнившей душой!

Могучая волна, разбившаяся о камни далеко внизу, обрызгала моевок и крачек, и птицы разразились возмущенными криками.

– Мне нет до этого дела! Я должен ее найти! Кто-то наверняка видел ее после того, как она сбежала от гоблинов. Если древолюди настолько редки в наше время, то ей будет трудно остаться незамеченной, верно?

Риа покачала головой.

– Ты не понял. Древолюди не только постоянно меняют место жительства. Им надоедает долгое время находиться в одном и том же теле.

– Ты хочешь сказать…

– Да, именно это я и хочу сказать! Они умеют менять облик! Тебе известно, что большинство деревьев меняют цвет листвы осенью, а весной облачаются в новый наряд! Древолюди зашли гораздо дальше. Прежде они часто превращались в медведей, или в орлов, или в лягушек. Именно поэтому о них упоминается в Песне о Преображении. Они превосходно владели этим искусством.

Моя надежда на успех, и без того хрупкая, словно бабочка, примостившаяся на посохе, разбилась на мелкие осколки.

– Выходит, Квен, если она еще жива, может выглядеть как угодно.

– Совершенно верно.

Бамбелви, догадавшись об отчаянии, которое захлестнуло меня, заговорил:

– Я могу спеть тебе песню, если хочешь. Какую-нибудь легкомысленную, веселую.

Поскольку у меня не было сил возражать и браниться с ним, он запел, в такт пению покачивая головой в шутовском колпаке.

– Замолчи! – крикнула Риа. – Если ты действительно питаешь такое отвращение ко всему и вся, почему бы тебе не спрыгнуть с этой скалы и не положить конец своим страданиям?

Бамбелви нахмурился, собрав кожу на лбу в многочисленные складки.

– Почему ты не слушала? Это же радостная песня! Одна из моих любимых. – Он вздохнул. – О боги, я, должно быть, опять провалил представление. Как обычно. Ну ничего, попробую снова.

– Нет! – раздался голос.

Но голос этот принадлежал не Рии. И не мне. Он принадлежал бурой бабочке.

Крошечное существо с силой захлопало крыльями, взлетело с посоха, поднялось в воздух и, вращаясь вокруг своей оси, устремилось вниз. За мгновение перед тем, как насекомое упало в траву, раздался громкий треск дерева. Бабочка исчезла.

Перед нами возникла тощая, вся словно искривленная болезнью женщина – точнее, наполовину женщина, а наполовину дерево. Волосы ее, грубые и жесткие, как солома, падали на лицо, покрытое сморщенной кожей, похожей на кору. Кора обрамляла два темных каплевидных глаза. Существо было облачено в коричневое бесформенное платье, почти полностью скрывавшее тело. Видны были лишь широкие ступни с узловатыми пальцами, напоминавшими корни. Один рукав платья был пуст, на другой руке, на самом маленьком из шести пальцев, поблескивало серебряное кольцо. Женщину окутывало облако сладкого аромата яблоневого цвета, составлявшего резкий контраст с угрюмым, печальным выражением ее лица.