Черная обезьяна - Захар Прилепин

Похлопал по карманам. Никак не привыкну класть мобильный в один и тот же — брючный левый, например.

Обнаружил где-то во внутреннем.

Неуслышанная, обнаружилась эсэмэска от Альки.

«Нескладёха твоя ждет, всё печет у меня».

Некоторое время раздумывал, хотела ли она написать изначально «течет» и потом ошиблась в первой букве, или сразу так и было задумано.

Печет у нее… Может, мама приехала и пироги ей печет? Или кран течет?

Тем временем набрал совсем другой номер.

— Максим, я звонил… Да, я… Вы говорили, что можно еще зайти…

— Соскучились по детям? — поинтересовался собеседник.

Я издал в ответ невнятный горловой звук, невнятную малоупотребимую гласную букву.

Милаев встретил меня на улице. Всё те же глаза чуть навыкате, ноздри, скулы, африканские губы, но кожей отчего-то побелел — может, оттого, что целые дни проводит в этом подземелье, света белого не видя.

Он улыбнулся мне приветливо, как будто ждал меня.

В лифте спокойно посмотрел мне прямо в глаза.

— Подросли? — произнес я первое, пришедшее в голову.

В ответ Милаев с подростковой непосредственностью хмыкнул, чем безоговорочно расположил к себе.

— Ну, — ответил он мне после некоторой паузы. — Возмужали… Похорошели.

У Милаева было влажное лицо, и почему-то казалось, что щеки у него сладкие. Как будто кто-то почистил апельсин и вытер об него руки.

— По Радуеву не соскучились? — спросил Милаев.

Я покачал головой: не соскучился.

— Ну и правильно, он умер, — легко согласился Милаев.

— Он же умирал уже? — удивился я.

— Опять, — посетовал Милаев.

Я всё пытался вспомнить тех чад, что видел за стеклом в лаборатории, но смутно прорисовывались только их разноцветные головы, лица не всплывали.

…одинаковые, как орехи…

Мы сразу прошли к детской кабине, Милаев открыл двери, и я опять увидел их.

Недоростков переодели в какие-то другие одежды — тогда была незапоминающаяся, однотонная, серая одежда, сегодня цветные рубашки и вполне себе джинсы.

Русый ходил по странной окружности — словно обходя ямы.

Темный лежал на кровати, спиной к нам. Спина ничего не выражала. Он спал.

Разномастный — с рыжиной и клоком седых волос — скрябал над столиком голову ногтями и смотрел, как сыплется перхоть. Судя по обильному, будто кто-то чихнул в муку, белому налету, занимался он этим очень давно. Так весь череп можно соскрябать.

Бритый мальчик набычившись сидел напротив девочки, а та опять рисовала.

— Что она рисует? — спросил я.

— Да, нашим психологам тоже очень любопытно. Людей не рисует никогда, представьте. Только деревья, траву, солнце, луну. Тучки. Птичек. А людей у нее нет.

Нет людей. Нет. И что?

Я думал, что приду и на этот раз сразу пойму нечто важное.

Ничего не понял.

— Слушай, — попросил я Милаева. — Мне тут душно… Пойдем куда-нибудь… Есть тут комната с форточкой, в этих казематах?..

— А то, — сказал Милаев.

Через семь минут мы сидели в белом помещении с замечательным кондиционером, обдуваемые со всех сторон так, что я даже под стол заглянул — откуда там веет мне прямо в брючины.

Милаев приготовил кофе, пока я четыре раза покурил.

— Изучали их игры, — сказал Милаев, уютно усевшись напротив. — И знаешь, они ничем не отличаются по составу, интенсивности, атрибутам действия от обычных игр в их возрасте. Пожалуй, степень агрессии даже занижена.

— Им показывают сцены убийств, — продолжил Милаев, помолчав. — Они пугаются и смотреть не хотят. Даже плачут…

— Так они все-таки плачут? — несказанно удивился я.

— Да, — легко согласился Милаев. — Рев стоял!

Озадаченно я переставлял сигаретную пачку на столе.

— У тебя есть какие-либо мысли по их поводу? — поинтересовался Милаев.

— Нет, — ответил я.

Отпил кофе, который терпеть не могу, и вдруг, подумав о милаевском вопросе, догадался, что у него как раз мысли есть.

— А ты что-то узнал? — спросил я. — О недоростках? Откуда они взялись вообще?

— О них ничего, — раскрылся Милаев. — Но у меня был другой опыт… Военный. Не знаю, может быть, вам пригодится.

Я затаился, а Милаев всё молчал и, время от времени посматривая на меня, допивал свой кофе.

Допивал так долго, словно у него была чашка с тройным дном.

— Я участвовал в одной из, наверное, последних операций на Африканском континенте, — сказал, наконец, Милаев. — Я служил, а затем был контрактником в спецназе, и…

Он поднялся и снова начал готовить себе кофе, сделав перерыв для того, чтобы размолоть с жутким воем зерна. С минуту он так и говорил, стоя ко мне спиной.

— …и у нас была спецоперация, из которой в итоге ничего не вышло. Нужно было забрать свои вещи с одной захваченной базы. Но политические возможности у нас, сам знаешь, далеко не те, в общем, нашу сторону по дипломатической линии, элементарным звонком на мобильный, один раз застроили, мы быстро свернули свой ковер-самолет и отправились домой. Зацепились с местными подразделениями только один раз, и там я, признаться, увидел кое-что, о чем стоит задуматься.

— Ну? — не выдержал я.

— Мы имели встречу с чернокожими детьми, — сказал Милаев, — одного из их числа взяли. — Лет от силы тринадцати. Пацана этого вывезли сюда. Где он сейчас, не в курсе. Но в самолете он разговорился — он бойко говорил по-английски, и… в общем, рассказал мне кое-что.

* * *

«С хибары, где, положив автомат под голову, спал я, ночью слетела крыша. Я открыл глаза и сначала увидел миллион звезд, а потом один вертолет. Это было смешно.

Люди с этого вертолета взяли меня в плен.

Они спросили у меня, отчего мы все живем на военных складах, и я рассказал всё с самого начала.

О том, что к нам в деревню придут повстанцы, мы были предупреждены старейшиной. Все селяне решили покинуть свои хижины.

Наш сосед хотел отправиться в ближнюю деревню, а мой отец говорил, что нужно ночевать в джунглях, а потом вернуться домой.

У соседа — его звали Банеле — было девять детей, а у отца только я и мой младший брат, а две девочки умерли, едва увидев нашу хижину. Отец не грустил, когда девочки умирали.

Сосед Банеле одного из своих сыновей назвал Президентом, а потом все узнали, что он сын моего отца. Банеле совсем забыл, что, зачиная Президента, сам он был не здесь, а в городе. Поработав там, он вернулся через месяц, принес 64 доллара и плеер, чтоб слушать музыку, но диски к нему забыл. 64 доллара — это хорошо, потому что мой отец в другой раз принес из города только 9 долларов и заразу.