Я хочу рассказать вам о... - Хорхе Букай

Пьяный отечный пианист, едва различимый в клубах вонючего сигаретного дыма, лабал унылый блюз в плохо освещенном углу.

Вдруг дверь распахнулась от пинка. Пианист перестал играть, и все взгляды обратились на вход.

Появился человек-гора, состоящий из одних мышц, которым было тесно под майкой. С татуировками на руках молотобойца.

Уродливый шрам на щеке придавал еще более зверский вид его отталкивающей физиономии.

Голосом, от которого кровь стыла в жилах, он крикнул:

— Кто здесь Питер?!

Глухая, страшная тишина повисла в баре. Гигант сделал пару шагов, схватил стул и швырнул его в зеркало.

— Кто здесь Питер? — снова спросил он.

Маленький человечек в очках встал из-за одного из

боковых столиков. Бесшумно он подошел к гиганту и еле слышным голосом прошептал:

— Я… я Питер.

— Так это ты — Питер? А я — Джек, сукин ты сын!

Одной рукой он оторвал его от пола и бросил в другое

зеркало. Снова поднял его и влепил пару ударов кулаком, чуть не оторвав ему голову. Потом раздавил каблуком его очки. Порвал на нем одежду и напоследок швырнул на пол и прыгнул ему на живот.

Тонкая струйка крови потекла из уголка рта маленького человека, оставшегося лежать на полу в полубессознательном состоянии.

Человек-гора подошел к двери и, прежде чем уйти, сказал:

— Никто не смеет издеваться надо мной. Слышите, никто! — и ушел.

Как только за ним закрылась дверь, двое или трое мужчин подошли, чтобы оказать первую помощь жертве избиения. Они усадили маленького человечка и поднесли ему стакан виски.

Человечек вытер кровь с лица и рассмеялся, сначала тихонько, а потом в полный голос.

Все удивленно посмотрели на него. Может, он сошел с ума от таких сильных побоев?

— Вы ничего не понимаете, — сказал он, продолжая смеяться. — Я ведь действительно издевался над этим идиотом.

Всех одолело любопытство, и они забросали его вопросами:

— Когда?

— Как?

— С какой-нибудь женщиной?

— Из-за денег?

— Что ты ему сделал?

— Из-за тебя он сел в тюрьму?

Человечек все смеялся:

— Нет, нет. Я издевался над этим дураком сейчас, при всех! Потому что я… ха-ха-ха! Я…

…Я не Питер!

Я ушел из кабинета хохоча. У меня перед глазами стоял избитый человечек, думавший, что он поиздевался над гигантом.

Но по дороге мне расхотелось смеяться, и мной овладело какое-то странное чувство сострадания к самому себе.

Я уже забыл, как злился тогда.

Мне казалась гораздо более важной тема лжи как таковой.

Я всю неделю обдумывал эту тему, вновь открывая для себя свою собственную склонность ко лжи, вспоминая свою и чужую ложь. И я вновь убеждался в правоте суждения, сформулированного Хорхе:

ЕСЛИ СУЩЕСТВУЕТ ПРОБЛЕМА ЛЖИ —

ЭТО ПРОБЛЕМА ЛЖЕЦА

Тут я немного застрял на понятии «ложь во спасение».

На первый взгляд она, казалось, относится к другой категории.

Казалось, в ней нет никакого осуждения или приговора.

Даже нет никакой попытки уклониться от ответственности.

Однако, по зрелом размышлении, ЕСТЬ цена, которую я не хочу платить, когда лгу, чтобы уберечь других. Я не хочу встречаться лицом к лицу с их болью, их бессилием или их злостью.

А если этого покажется мало, я понимал, что часто, прибегая ко лжи во спасение, я ставил себя на место другого. Как сказал бы мой психотерапевт, я отождествлял себя с жертвой. И тогда мои мысли можно было бы объединить под рубрикой: «Если бы это случилось со мной, я предпочел бы этого не знать». И с этих позиций я считал себя вправе решать за других, утаивая от них правду.

Но я понимал, что с такой точки зрения ложь больше похожа на злонамеренное манипулирование, чем на акт сострадания.

Какой ужас!

Еще одна ложь самому себе, а не другому человеку. К кому же тогда сострадание? К самому себе!

Почти вся ложь — это ложь во спасение, но во спасение самого себя, то есть лжеца…

— Во спасение самого себя, — сказал я ему.

— Отлично, Демиан. Я никогда так не ставил вопрос. Мне кажется, что это прекрасная мысль, — похвалил меня Толстяк. — Ложь во спасение всегда подозрительна и вызывает вопросы, иногда очень сложные, из области философии и морали. Один из самых важных этических вопросов, которые мне известны, — это дилемма Сократа о свободном человеке и рабе.

Последний раз я слышал о ней от Леи, упоминавшей об этом на групповых занятиях пар, которые мы вели вместе. Когда она об этом сказала, мне припомнилось, что когда-то я уже читал эту историю, но не придал ей значения. Однако, видя, какая разгорелась дискуссия между слушателями, и наблюдая за происходящим внутри меня, я понял: мне есть за что благодарить Лею, помимо нашей дружбы…

История очень простая.

Я иду по пустынной дороге.

Радуюсь ветру, солнцу, птицам

и тому, что мои ноги несут меня,

куда они сами хотят.

У обочины дороги

я вижу спящего раба.

Я подхожу ближе и понимаю,

что он видит сон.

По его словам и жестам

я догадываюсь…

Я знаю, что это за сон:

рабу снится, что он свободен.

Выражение его лица

спокойное и умиротворенное.

Я спрашиваю себя…

должен ли я разбудить его,

показав тем самым,

что это — только сон,

чтобы он знал, что остается рабом?

Или мне лучше оставить его спать,

чтобы он

хотя бы во сне

насладился своим придуманным миром?

— Каков правильный ответ?.. — спросил Хорхе.

Я пожал плечами.

— Правильного ответа нет, — продолжал он. — Каждый должен сам найти ответ внутри себя.

— Мне кажется, я застыл бы перед рабом, не зная, что делать, — сказал я.

— Я дам тебе подсказку, которая поможет тебе по крайней мере в одном случае. Пока ты там стоишь, подойди поближе к рабу и посмотри на него. Если этот раб — я, отбрось сомнения:

Разбуди меня!

В тот день я был очень придирчив.