Человек, упавший на Землю - Уолтер Тевис

Когда он снял рубашку, медсестра сделала по уколу справа и слева от позвоночника. Она пыталась действовать осторожно, но боль была для него значительная. Когда с уколами покончили, Ньютон спросил:

– Что вы будете делать дальше?

Доктор пометил время инъекции в бланке. Потом ответил:

– Сначала я подожду двадцать минут, чтобы нембукаин… подействовал. Затем я собираюсь взять пункцию спинного мозга.

Мгновение Ньютон молча смотрел на него, потом сказал:

– Разве вы еще не знаете? В моем позвоночнике нет мозга. Мои кости пусты.

Доктор сморгнул:

– Бросьте. В позвоночнике должен быть мозг. Красные кровяные тельца…

Ньютон не привык перебивать собеседника, но на сей раз не удержался:

– Я слыхал и про красные кровяные тельца, и про спинной мозг. Я, вероятно, знаю не меньше вашего по части физиологии. Но в моих костях мозга нет. И мне совсем не хочется подвергаться мучительной процедуре, чтобы вы или ваше начальство убедились в моих… особенностях. Я повторял вам снова и снова, что я мутант, урод. Вы не можете поверить мне на слово?

– Простите, – сказал врач. Судя по тону, он и впрямь испытывал сожаление.

Ньютон секунду смотрел мимо его лица на скверную репродукцию «Арльской старухи» Ван Гога. Почему правительство Соединенных Штатов выбрало именно эту картину?

– Я хотел бы как-нибудь встретиться с вашим начальством, – сказал он. – И пока мы ждем, когда подействует ваш не действующий на меня нембукаин, я хотел бы принять собственное обезболивающее.

Врач глядел непонимающе.

– Джин, – пояснил Ньютон. – Джин с водой. Не желаете присоединиться?

Доктор машинально улыбнулся. Все хорошие врачи улыбаются в ответ на остроты пациентов; даже прошедшие тщательную проверку на лояльность фэбээровские физиологи должны уметь улыбаться.

– Прошу прощения, – вежливо выдавил он, – но на работе я не пью.

Ньютон поражался силе собственного гнева. И ему еще казалось, будто доктор Мартинес чем-то лучше прочих!

– Бросьте, доктор. Я уверен, что вы очень дорогой специалист в своей… сфере и в вашем кабинете есть бар, отделанный красным деревом. Могу вас уверить, я не налью вам столько, чтобы ваша рука дрогнула, когда вы будете ковырять мне позвоночник.

– У меня нет кабинета. Я работаю в лаборатории. Обычно мы не пьем на рабочем месте.

– Да, конечно. – Ньютон посмотрел на него в упор, сам не понимая зачем, потом перевел взгляд на медсестру, но, увидев, что она в смущении уже открыла рот, сказал: – Я понимаю. Инструкции. – Он встал и, выпрямившись, улыбнулся обоим. – Тогда я выпью в гордом одиночестве.

Все-таки приятно быть выше, чем они. Ньютон подошел к бару в углу и доверху налил стакан джином. От воды решил отказаться, поскольку, пока он говорил, медсестра успела выложить набор инструментов на расстеленный на столе кусок белой ткани. Там было несколько игл, ланцет и какие-то зажимы, все из нержавеющей стали. Они красиво поблескивали…

После ухода доктора и медсестры Ньютон больше часа лежал на кровати лицом вниз. Он не надевал рубашку, и забинтованная спина осталась голой. Было немного холодно – непривычное ощущение, – однако он не двинулся, чтобы прикрыться. Несколько минут боль была чудовищной, и, хотя все уже кончилось, Ньютона вымотала и она, и предшествующий страх. Он всегда боялся физической боли, с самого детства.

Ему подумалось, что эти люди сознательно истязают его, надеясь сломить. Такая неумелая форма промывания мозгов. Мысль пугала, ибо в таком случае это было только начало… а впрочем, маловероятно. Несмотря на те оправдания, что давала холодная война, и на самую настоящую тиранию, в которую превратилась демократия, такое невозможно было бы провернуть скрытно. Кроме того, наступил год выборов. Уже шла кампания, уже произносились речи, обвиняющие правящую партию в произволе. В одной из таких речей упоминалось его имя. Несколько раз прозвучали слова «попытка спрятать концы в воду».

Единственным логичным объяснением этих мучительных анализов было что-то вроде бюрократического любопытства. Возможно, они хотели с абсолютной достоверностью доказать, что он не человек. Подтвердить то, что подозревали, но не могли признать официально из-за абсурдности догадки. Если ход их мыслей именно таков, то эти люди с самого начала допустили очевидную ошибку. Сколько бы нечеловеческих особенностей они ни нашли в его теле, всегда можно сказать, что Ньютон мутант, выродок, кто угодно, – но не пришелец с другой планеты. Однако это вроде бы никого не смущало. Что такое они надеются узнать в подробностях, чего уже не знают в общих чертах? И что могут доказать? Наконец, что они станут делать, если докажут?

Однако все это не слишком заботило Ньютона; ему было, в принципе, безразлично, что узнают о нем земляне, его даже не особо волновала судьба старого-престарого плана, придуманного двадцать земных лет назад в другой части Солнечной системы. Он смирился с тем, что в любом случае все кончено, и чувствовал скорее облегчение. Занимало его одно: когда эти люди насытятся своими адскими экспериментами и вопросами? Когда его оставят в покое? Само по себе нынешнее заточение Ньютона не тяготило; во многом оно было привычнее и приятнее свободы.

Люди из ФБР вели себя достаточно корректно, говорили вежливо, но после двух дней бессмысленных расспросов Брайс так устал, что перестал даже злиться на презрение, которое чувствовал за их вежливостью. Если бы его не отпустили на третий день, он бы, наверно, сломался. И все же сколько-нибудь заметно на него не давили – видимо, не сочли достаточно важной фигурой.

На третье утро сотрудник ФБР, как обычно, явился забрать его из хостела ИМКА[26] и отвезти за четыре квартала до здания Федеральных служб в центральном районе Цинциннати. ИМКА тоже внесла свой вклад в охватившую Брайса усталость. Если бы он верил, что у фэбээровцев есть воображение, он бы решил, что его нарочно поселили здесь, чтобы вогнать в депрессию нарочито бодрой обстановкой, мрачной дубовой мебелью и залежами нечитаных христианских брошюр.

На сей раз Брайса отвели в помещение ФБР, где он еще не был, – что-то вроде стоматологического кабинета. Там лаборант сделал ему какой-то укол, измерил давление и пульс, а потом снял рентгенограммы черепа. Кто-то объяснил, что это надо для «обычной процедуры установления личности». Брайс не мог вообразить, какое отношение частота пульса имеет к его личности, но спрашивать не стал. Затем неожиданно все кончилось, и Брайсу объявили, что больше к нему вопросов нет. Он глянул на часы. Десять тридцать утра.

На пути от кабинета к главному выходу его ждало новое потрясение. По коридору навстречу ему рослая бабища вела Бетти Джо. Поравнявшись, та молча улыбнулась Брайсу, и бабища провела ее в комнату, откуда только что вышел Брайс.