Иудеи в Венецианской республике. Жизнь в условиях изоляции - Сесил Рот

Несмотря на столь искусную защиту, деятельность евреев-врачей все больше и больше ограничивалась гетто. Время от времени, когда светские власти расслаблялись, власти церковные напоминали им об их долге, переиздавая буллу Григория XIII. Так делали, например, в 1592 и 1667 годах. В середине XVII века венецианские врачи-евреи обратились к властям с просьбой разрешить им практиковать среди всего населения, как в прежние времена. Они приводили ряд недавних примеров в доказательство преданности своих единоверцев, а в заключение, в качестве решающего доказательства, приложили к своей петиции экземпляр «Апологии», написанной за 50 или 60 лет до того. Судя по всему, их усилия не увенчались успехом. Тем не менее для тех, кто не был ослеплен религиозными предрассудками, в такой просьбе не было необходимости; еврейские врачи, пользовавшиеся хорошей репутацией и обладавшие способностями, продолжали процветать в Венеции и на подчиненных ей территориях. Ограничение сферы их деятельности только единоверцами стало большой потерей для государства в целом. Постараемся частично компенсировать ущерб, приведя список именитых врачей того периода. Многие из них добились подлинной известности. Якоб Узиэль продолжал традицию врачей-литераторов, заложенную Давидом де Поми; он стал автором эпоса на испанском языке о жизни короля Давида, посвященного герцогу Урбино. Впоследствии он перевелся на Закинф, где и окончил свои дни. Другими выдающимися врачами, которые учились на Пиренейском полуострове, были Илия Монтальто, он же Фелипе Родригес, врач при дворе короля Франции; Исаак Кардозо, автор апологии, и его брат Авраам, мистик; Авраам Вециньо, астроном; Иосиф Абрабанель, сын дона Исаака, и многие другие. Все они упоминаются в разной связи. Во время эпидемии чумы 1630 года некий доктор Валенсин стал лечить жителей соседних с гетто кварталов, откуда бежали врачи-неевреи. Впоследствии он врачевал немецких купцов на Немецком подворье, а также в больнице Святого Варфоломея. Во время Пелопоннесской войны несколько представителей патриотически настроенной семьи Маврогонато, уроженцев Крита, служили военными врачами и удостоились высоких отличий. Их современник Элькана Чирколетто (1601–1671) одно время врачевал всю критскую аристократию. Кроме того, во время войны он служил врачом в больнице, не получая никакого гонорара. Однажды его помощь понадобилась даже паше, главнокомандующему турецкой армией! Восхваления, какими награждали современники его искусство и самоотверженность, были опубликованы после его смерти наследниками и были столь многочисленными, что заполнили целый том. В Падуе, Вероне и на других венецианских территориях условия в этом отношении были такими же.

Самыми знаменитыми среди венецианских врачей в XVII веке считались представители семьи Конельяно, уроженцы небольшого городка с таким названием, который тогда находился в подчинении Венеции. Соломон Конельяно (1642–1719) обосновался в Венеции после того, как закончил обучение в Падуе – подобно многим своим родственникам. Он стремительно прославился как один из самых передовых врачей и ученых своего времени. У себя дома он устроил неофициальные подготовительные курсы, которые дополняли обычное университетское образование; их посещали молодые евреи, жадные до знаний, из всех уголков Европы. Соломона превзошел его младший брат, Исраэль Конельяно, который после выпуска из университета поехал практиковать в Константинополь. Там он завоевал милость султана и великого визиря, что привлекло к его способностям внимание венецианского посланника. В 1682 году, вернувшись после визита на родину (куда ездил проконсультироваться с тамошними специалистами о болезни зятя султана), он был назначен внештатным врачом венецианского посольства с жалованьем, которого прежде никому не удавалось добиться. На службе он демонстрировал поразительную верность своему государству. Когда посла отзывали в Венецию, управлять делами в посольстве оставался Конельяно. Рискуя жизнью, он посылал на родину секретную информацию через своего брата. Он разоблачил заговор с целью сжечь венецианский флот – и вовремя, чтобы помешать воплощению плана в жизнь. В 1698 году, когда в Карловице собралась мирная конференция, Конельяно включили в состав венецианской делегации; и именно его усилия в конечном счете привели к успеху переговоров. Ничего удивительного, что венецианское правительство осыпало его привилегиями. Ему позволили путешествовать по желанию, не получая разрешения, – таким правом не обладал ни один другой еврей. В виде особой милости сенат освободил Конельяно и его братьев от обязанности носить еврейскую шляпу. В 1700 году он вернулся в Константинополь, где и умер.

Ближе к середине XVIII века церковный запрет пользоваться помощью врачей-евреев начали нарушать даже в правительственных кругах, к большому недовольству церковников. Пример неповиновения подал сам дож. Он нанял на должность своего личного врача Марио Морпурго, которого называли одним из чудес своего времени. Всего в 17 лет тот окончил курс медицины в Падуе, как до него многие члены его семьи. Потом он отправился практиковать в Горицию, которая тогда находилась под властью Австрии. Из-за религиозных предрассудков в 1756 году его оттуда выгнали; он переехал в Венецию, где стал личным врачом дожа Марко Фоскарини. Дож, ценивший выдающиеся познания Марио Морпурго, называл его «ходячей библиотекой». Его карьера резко оборвалась в 1760 году из-за преждевременной смерти; ему было всего 30 лет. Его именем мы завершаем благородный список венецианских врачей-евреев.

Несмотря на неблагоприятные обстоятельства, образ жизни в венецианском гетто был на удивление современным. Там словно предчувствовали оскорбления и тяготы XIX века. Пиетисты жаловались, что древнееврейской культурой пренебрегают в ущерб итальянской. Незнание языка богослужений распространилось настолько широко, что многие выступали за проповеди на местном языке. Распространялся реформистский дух. Писались труды с нападками на еврейские традиции; в их защиту привлекалась вся литература на иврите, итальянском и испанском языках. Довольно часто обитатели гетто пренебрегали ритуальными законами. Выдвигались изобретательные доводы в пользу поездок в субботу на гондоле и даже верхом. Многие открыто издевались над мистическими тенденциями и прилагаемыми к ним историями о чудесах. Существовало сильное течение против Талмуда и талмудической литературы. XIX век предвосхищали и диспуты о допустимости в синагогах инструментальной музыки. В венецианском гетто можно было встретить даже раввина-картежника, который больше занимался апологией иудаизма для христиан, чем преподаванием его евреям. Подобную атмосферу трудно себе представить в другие времена и в других местах – от древней Александрии до современного Нью-Йорка.

С Венецией евреев объединяли очень тесные узы, а по отношению к славным традициям республики они испытывали не просто местечковый патриотизм. «Венецианские учреждения божественны, – писал Давид де Поми, слегка преувеличивая, что вполне простительно. – Сам Господь устами Своего пророка обещал сохранять Священную республику». Не один обозреватель XVII века рассказывает, что евреи считали Венецию подлинной Землей обетованной. Симоне Луццатто не находил слов, способных выразить его восхищение родным городом; Венецию он считал наследницей имперской судьбы Рима. Дон Исаак Абрабанель от всей души восхищался венецианской конституцией, которую он считал доказательством мудрости Самуила, призывавшего свой народ не сотворить себе кумира. Та же тенденция с самого начала проявлялась на практике. Преданность евреев Венеции и ее колониям общеизвестна; она подтверждалась не раз. Во время войны с Турцией в XVI веке два банкира-еврея, Авраам и Ансельмо, предложили по 1000 дукатов каждый на публичную подписку от имени республики. Их имена записали в пергаментный список на вечную память. Конечно, патриотические порывы того времени отличались своеобразием. Так, в 1477 году некий Саломончино благородно предложил Совету десяти, в подлинном духе Возрождения, в обмен на некие значительные услуги отравить турецкого султана с помощью его лекаря. Подавляющее большинство приняло это предложение, хотя, судя по всему, замысел успехом не увенчался.