Шуры-муры с призраком - Дарья Донцова

Коля рассмеялся.

– Великий артист! Станиславский! Звезда современной сцены! Гениальный Шнапси! Он нам пел: «Знаете, почему я псевдоним взял? У меня сотни тысяч поклонниц, которые мечтают выяснить, где я живу, чтобы подстеречь звезду и кинуться ко мне с объятиями». Это он так в «Ликси» всем говорил. Сел я в зале, мест там мало, сорок, не больше, из них и треть не занята. Показывали инфернальную лабуду, я чуть со скуки не помер. Три человека ходят по сцене. Один берет стул, ставит его справа и говорит: «О!» Второй хватает стол, подтаскивает к левой кулисе и орет: «У!» Третий припер ковер, раскатал его посередине, лег и завопил: «А! А! А!» И так больше часа. Станиславский небось в могиле поседел. Я бы минут через десять после начала ушел, но все ждал, когда Шнапси появится. Он вышел в самом конце. Мне сразу понятно стало, что мужик эту сцену в клубе повторяет. Сначала выходит с бородой, весь в черном, с крестом на пузе, сгорбленный, ногами шаркает – типичный дед. Кряхтит, за поясницу держится, а потом… раз! Сел на шпагат, черную робу скинул и давай тело и растяжку демонстрировать. Правда, в театре он трусы оставил, а в «Ликси» их в самом конце скидывал, поворачивался лицом к публике, и опля, свет гас. Вот бороду и крест он никогда не снимал, даже когда голым оставался. Зачем ему крест – не знаю, по мне, это богохульство, но в «Ликси» верующие не ходят. А с бородой ясно, она полморды закрывает, небось не хотел, чтобы его кто-то из зала сфоткал и в Сеть кинул. Может, у него мать есть, перед ней стыдно будет. В заведении запрещено камерой пользоваться, да всегда найдется тот, кому плевать на табличку с перечеркнутым фотоаппаратом. Разница между театром и «Ликси» в одном состоит. В клубешнике Шнапси под конец номера похабную частушку пел, сам себе на гитаре аккомпанировал. А в «Новой абстракции» он за пианино сел, «Собачий вальс» сбацал и провыл: «Жизнь бессмысленна-а‑а‑а!!» Все. Занавес. Наши оборжались, когда я им рассказал. Но бабам Шнапси нравится, вид у него… загадочный! Борода, крест, вечно в черном… Типа романтический герой, всегда на себя скорбный вид напускает, всем посетительницам жалуется: «Мое сердце разбито, расколото вдребезги…» Ну и прочую дребедень вещает. Женщины в очереди давятся, чтобы Шнапси утешить. Вот чего они в нем находят? Ну, тело красивое, «банки» на руках, на животе «кубики», растяжка хорошая, на шпагат легко садился и…

– Стоп, – скомандовала я, – теперь просто отвечай на мои вопросы. Точное название театра, где Шнапси работает, не помнишь?

– Нет. Вроде «Современная абстракция».

– Может, «Новая абстракция»?

– Точно! – обрадовался Коля.

– Адрес назови!

– Ремонтная улица, почти посередине, то ли двенадцатый дом, то ли десятый, можно в Интернете уточнить.

– Где находится клуб «Ликси»?

– Там же, на Ремонтной, почти впритык к театру.

– Заведения с такой вывеской на улице нет, – возразила я.

Коля переставил солонку, перечницу, сахарницу, он явно нервничал, поэтому не мог сидеть спокойно.

– Там есть кафе «Крошка Му» с бутербродами, в него никто не ходит, но точку не закрывают, потому что после десяти вечера она превращается в «Ликси», ночной клуб исключительно для своих. Просто войти с улицы в него нельзя, нужно иметь приглашение, или чтобы тебя привел постоянный член клуба. Там работают подпольные игровые автоматы, показывают мужской стриптиз, на втором этаже есть несколько комнат, они запираются… Ну, вы понимаете, – застрекотал стажер.

Я кивнула.

– Ясно, «Крошка Му» служит прикрытием для «Ликси», помеси борделя и игорного дома. Клиентура, полагаю, постоянная.

– В основном это хорошо обеспеченные женщины за сорок, – объяснил Николай. – Я часто видел в зале одни и те же лица, правда, и новенькие появлялись. Я теток в спальнях не обслуживал, только танцевал, а вот Шнапси туда ходил. Вы объясните Вульфу, что я ради раскрытия дела наплевал на свою репутацию, честно признался, чем в студенческие года занимался, а сейчас раскаиваюсь и сожалею о глупом поступке. Мне, честное слово, стыдно, молодой очень был, денег хотелось, а в «Ликси» хорошо зарабатывал, бабы полные плавки купюр набивали, нравился я им.

– Шнапси? – поразился Роман, услышав от меня имя. – Ржунимагу!

– Когда закончишь смеяться, поищи эту личность в Интернете, – попросила я, – уверена, у него есть сайт, аккаунты в соцсетях, где-то должна всплыть сия кличка. Он, думаю, ищет клиенток – любительниц красивых мужчин.

– Решила научить профессионала уму-разуму? – мигом надулся Бунин. – Как ты на этого Шнапси вышла?

– У девушек свои секреты, – улыбнулась я и собралась идти в лабораторию к эксперту Лене Глаголевой.

– Погоди, – остановил меня Роман, – пришел отчет Сергея Петровича, он считает, что предсмертное послание написано Обжориным. По мнению ученого, Никита Владимирович составлял текст не в машине, только что сбив человека, и не в момент острого стресса. Графолог уверяет: по почерку можно понять, в каком душевном состоянии находился автор записки. Так вот, Обжорин был спокоен. Сергей Петрович полагает, что письмо заготовлено заранее и Обжорин его переписывал с черновика.

– Так я и думала! – воскликнула я.

– Никто в офисе твоего мужа не сомневается в твоей гениальности, – съязвил Роман.

Если человек тебя терпеть не может и постоянно пытается спровоцировать на скандал, ни в коем случае нельзя идти у него на поводу. Я нежно посмотрела на Бунина.

– Рома, мне неудобно от того, что ты постоянно меня хвалишь. Знаю, на самом деле я не особенно талантливый детектив. Но мне очень приятны добрые слова, спасибо за поддержку. Ты настоящий друг.

Бунин приоткрыл рот, но не произнес ни слова. Да и что он мог сказать? Я помахала ему рукой и убежала к эксперту.

* * *

– Интересная картина, – пропела подруга, когда я сняла очки. – Зачем ты так разукрасилась?

Мне пришлось рассказать про аллергию и краску, которую я использовала вместо крема.

– Засунула голову в СВЧ-печку? – заржала эксперт. – Креативно.

– Хватит потешаться, лучше помоги, – взмолилась я, – неудобно ходить в очках от солнца, темно.

– И с этим не поспоришь, – согласилась Лена, – ложись.

– Куда? – не поняла я.

– На стол.

– Ни за что, – передернулась я, – ты на нем трупы вскрываешь.

– Он совершенно чистый, – возмутилась Глаголева, – отмыт, продезинфицирован. В чем проблема?

– Лучше сяду на табуретку, – сопротивлялась я.

– Нет, – уперлась Лена, – мне удобно, когда тело лежит. Хочешь избавиться от краски?

Я кивнула.

Глаголева похлопала ладонью по нержавейке.

– Тогда вперед.

Делать нечего, пришлось подчиниться. Когда я умостилась на жесткой поверхности, Ленка приподняла мою голову, подсунула под нее подставку, зажгла большую круглую лампу, натянула перчатки, прикрыла свое лицо прозрачным щитком и взяла какую-то изогнутую железку.