Избранное - Вячеслав Адамович Заренков

к другу в гости. Жили дружно. Домовладельцем был Петр Андреевич Магнецкий, очень душевный человек: знал по имени всех жильцов, заботился о них как о членах своей семьи, откликался на любую просьбу. Сам с женой и детьми занимал несколько квартир на последнем этаже дома. О доме заботился с утра до вечера. Кругом – чистота и полный порядок. Ведь все свое, родное.

После революции дом перешел в собственность государства. Из просторных квартир наделали клетушек и заселили их огромным количеством людей, кое-как сосуществующих на общих кухнях, в туалетах и душевых. Семье бывшего домовладельца досталась одна тесная комнатка. «Скажи спасибо советской власти, что не выселили!» – заявил ему новоиспеченный начальник жилкомотдела, в распоряжение которого и поступил дом. Одним словом, получился типичный коммунальный дом с соответствующим техобслуживанием, после десяти лет которого все было изуродовано, а красивая парадная лестница превратилась в гадюшник с грязными обшарпанными стенами, искореженными перилами и разбитыми ступенями.

Генрих Альбертович жил в доме с самого рождения. А родился он в 1926 году в семье ученого и врача. Когда-то здесь жили его бабушка и дедушка, появился на свет отец. В стенах этого дома прошли тяжелые времена гражданской войны, годы сталинских репрессий, Великая Отечественная война, хрущевская оттепель и брежневский застой. Перестройка ознаменовалась несколькими попытками захвата дома сомнительными риелторами – рейдерами. Новомодные слова – «риелтор», «рейдер» – резали слух, а, по мнению Генриха Альбертовича, эти люди были обычными жуликами и преступниками. Наконец приватизация отдельных комнат и полное запустение. В какой-то момент дом просто стал ничейным. Ни государственным, потому что многие комнаты были приватизированы, ни частным, потому что некоторые комнаты оставались государственными. К этому времени «здоровье» дома, как и здоровье Генриха Альбертовича, пошатнулось: стены, особенно со стороны двора, дали трещины, штукатурка во многих местах поотваливалась, выставив напоказ кирпичную кладку, все коммуникации прохудились, а повсеместные протечки лишь ускоряли разрушение. Жильцы пытались где-то что-то подлатать, но это было бесполезно. Требовался капитальный ремонт, а для этого необходимо объявить дом находящимся в аварийном состоянии и получить согласие всех жильцов на переезд в спальные районы города.

Существовал и другой вариант – всем скинуться и набрать сумму, достаточную для оплаты ремонта и проживания на это время. Деньги нужны были немалые, а большинство жильцов – люди простые и таких средств не имели. В итоге после жарких споров организовали ТСЖ и стали писать письма в разные инстанции с просьбой выделить нужную сумму денег на ремонт, но желания помочь никто не проявил. Переселяться в спальные районы все дружно отказались: кому охота съезжать с привычного и такого замечательного места в центре? Время шло, и дом рушился буквально на глазах. Генрих Альбертович угасал вместе с ним…

Судьба Генриха Альбертовича была непростой. Отца в суровые 1930-е годы репрессировали, мать не выдержала испытаний и тяжело заболела. Единственный сын, пожертвовав своим счастьем и личным благополучием, все время посвятил уходу за мамой. Они вместе пережили блокаду. Сразу после войны мать умерла, и Генрих Альбертович остался один, без родных и близких. Даже друзей не было, хотя с окружающими он ладил. Жильцы дома не то чтобы его любили, но относились с уважением. Он всегда откликался на любую просьбу, многие занимали у него «до получки». Дело в том, что Генрих Альбертович был адвокатом и неплохо зарабатывал. В 65 лет он вышел на пенсию, но продолжал консультировать, что давало хорошую прибавку к пенсии. Правда, сил становилось все меньше, законодательство – путанее, а чиновники – агрессивнее. Так что клиентов было немного. Можно сказать, что в последнее время, несмотря на общительность, Генрих Альбертович вел жизнь затворника. И очень переживал за судьбу дома. Это был его единственный близкий друг, пусть и неодушевленный. Хотя почему неодушевленный? Вон какие страсти кипят вокруг него!

– Спасать надо друга, – задумался Генрих Альбертович.

На следующий день ближе к обеду он пошел к председателю ТСЖ, полковнику в отставке:

– Что будем с домом делать, Никитич? – спросил после приветствия Генрих Альбертович.

– Что я могу сделать? Переезжать народ не хочет, а денег на ремонт нет.

– А если я найду деньги? – вдруг неожиданно спросил старый адвокат.

– Это где же ты их найдешь? Банк, что ли, ограбишь? – с сарказмом произнес Никитич.

– Для ограбления банка я слишком стар, но у меня есть идейка. Пошли ко мне, чайку попьем и поговорим.

Заинтригованный председатель ТСЖ поплелся на верхний этаж за тяжело ступающим Генрихом Альбертовичем. Лифт, как назло, не работал, поэтому поднимались долго, отдыхая на каждой площадке.

В комнате Генрих Альбертович медленно налил воды в чайник, поставил его на газовую плиту и начал рассказ:

– Никитич, пообещай мне, что то, что я тебе расскажу, останется между нами. Если кто узнает, нам обоим несдобровать. Если бы не надо было спасать дом, и это не было единственным выходом…

– О чем ты говоришь, Генрих Альбертович? Загадки какие-то!

– Пообещай мне!

– Слово офицера! Никто не узнает о нашем разговоре.

– Хорошо, тогда внимательно слушай, – начал Генрих Альбертович. – В детстве я и мои приятели любили играть в разные игры. Не то, что сегодняшние дети – сутками сидят за компьютером. Излюбленным местом для игр был чердак: там мы прятались от взрослых, мастерили разные штуки и т. п. Однажды, когда мне шел одиннадцатый год, я засиделся на чердаке допоздна – мастерил «змея», которого мы хотели запустить в ближайшие выходные. Я устал, присел на старую кушетку и задремал. Очнулся от шума и топота ног на лестнице, сидел не дыша. Через минуту на чердаке резко открылась дверь, и в проходе появился мужчина с небольшим чемоданчиком в руке. За ним явно кто-то гнался. Хорошо помню его перекошенное от страха лицо – это был бывший владелец дома Петр Андреевич Магнецкий. Наши взгляды встретились. Он подбежал, сунул чемоданчик мне в руки и сказал:

– Сохрани это ради дома, спрячь скорее! – И в тот же миг убежал через лаз на крышу.

На лестнице снова раздался топот. Я едва успел спрятаться, как на чердаке появились два милиционера и, не останавливаясь, рванули к лазу на крышу. Послышался топот ног по железу, крики: «Стой, стрелять буду!», тут же пистолетные выстрелы и звук падающего тела. Очевидно, оно скатывалось по крутой крыше вниз. Потом раздался душераздирающий крик – человек упал на землю. Шаги постепенно затихли. Видимо, милиционеры ушли через соседнюю лестницу. Несколько минут я сидел в своем укрытии, вцепившись в чемоданчик, ни жив ни мертв, затем быстро спрятал его в углу чердака под разным хламом и ушел домой.

До