Костяной капеллан - Питер Маклин

Лука кивнул, я похлопал его по плечу и опустил в ладонь серебряную марку. Может, толстяк и опасается магии, но любовь к серебру оказалась сильнее.

Назад мы вернулись через двор – в аккурат когда Котелок с Сэмом Простаком заканчивали работу на конюшне. Я поймал Котелка за плечо, чтобы тот не сбежал:

– На пару слов.

Нас оставили наедине в конюшне, пахнущей свежим сеном и чистой конской плотью, и я взглянул Котелку в круглое потное лицо.

– Я вчера попросил тебя кое над чем поразмыслить, – напомнил я. – Ну так что, определился ты уже, Котелок? Ты ведь смекаешь – нельзя, чтобы среди нас был человек, недостаточно преданный делу.

– Я… это… не уверен, смогу ли этим всем заниматься, – сознался он, – только уходить я тоже не хочу. Я пошёл на войну и вернулся оттуда вместе с тобой, с Йоханом, с Лукой, подружился с Анной и с другими ребятами. Вы… вы всё, что у меня есть, господин Благ.

Я знал – семьи у Котелка нет. Матушка его померла как раз перед тем, как мы отправились на фронт, а больше никого у него и не было, сколько себя помню. Понятно, к чему он клонит. В то же время Котелок не с моего околотка, и если влиться в ряды Благочестивых он не может, с чего бы мне его кормить-то? Какое-то время я размышлял над этим вопросом и рассматривал задний двор. Взгляд мой зацепился за конюшню, и Госпожа послала ответ.

– Видел, ты ухаживаешь за лошадьми. Дело нужное, хоть я и не просил об этом, так что это ты хорошо постарался. Любишь лошадей, Котелок?

– Люблю, – признался тот. – Никогда не ездил верхом, а всё равно люблю. Благородные животные – лошади то есть.

Я кивнул, чтобы не расстраивать парня, хотя насчёт последнего уверен не был. Довольно я повидал, как пушечным ядром разрывает лошадь на мелкие клочки, и могу сказать: внутри они ничуть не благороднее людей, то есть ни капли. Впрочем, Котелку об этом говорить не стоило.

– Думаю, мне понадобится конюх, – сказал я. – Возьмёшься, Котелок? Ты не будешь Благочестивым, не будешь получать жалование серебром, как все прочие, но для тебя найдётся здесь и место, и работа, и крыша над головой. Неплохо звучит?

Глаза Котелка наполнились слезами.

– Неплохо, господин Благ, – прошептал он. – Да что там, звучит просто отлично!

– На том и порешили, – говорю я. – Не забудь рассказать отряду, чтобы все знали, как дела обстоят.

Котелок закивал, а я поспешил в харчевню – похоже, только что он избавился от тяжкого бремени. Весом где-то с добрую пушку. Я взглянул на наших четырёх лошадок – особый конюх им, ясное дело, не требовался. Маловато их для этого. Пожалел я Котелка, это ясно, но, как по мне, парень заслужил.

Под Абингоном, когда прервались пути снабжения и на передовой начался голод, ему удалось нас всех прокормить. Как по мне, такой фуражир, как Котелок, пятерых бойцов стоил, и я был перед ним за это в долгу. Это ранило его, ранило где-то в глубине души, так что простым глазом и не углядеть. Всю дорогу домой он тоже доставал нам пищу, а потом убил человека – из-за положения, в которое я его поставил. Зная, что это ранило его ещё сильнее, я обеспечил ему непыльную работу и душевный покой. Вот как уладил я всю эту историю с Котелком – единственным известным мне способом.

Вечером харчевня опять открылась, но посетителей было уже гораздо меньше, нежели днём раньше. Бражники все куда-то подевались – без сомнения, разнюхали всё, что нужно было разнюхать, и отправились нашёптывать на ухо своим хозяевам. Тех немногих завсегдатаев, которые у нас остались, я сразу узнал – все были с нашего околотка.

В эту ночь заявился ко мне сэр Эланд, и это меня удивило. Сэру Эланду я по-прежнему не доверял, и, по правде говоря, его отсутствие меня несказанно радовало. Лжерыцарь подсел ко мне за стол и лукаво взглянул в глаза:

– Можем поговорить?

Я кивнул. Видно было: что-то у него есть на уме.

– Позавчера ночью кое-кто из отряда заходил ко мне на Свечной закоулок.

– Знаю.

– С ними был Билли Байстрюк.

И снова я кивнул и стал ждать, когда он уже дойдёт до сути дела. Если он хочет за что-то пожаловаться на отряд, как по мне, пусть тогда обратится к Анне Кровавой, а мне с этим незачем докучать, но сейчас-то он здесь, так что выслушаю.

– Так и что с того? Йохан говорил, бабу ему всё равно ведь не давали.

– Не давали, – сказал сэр Эланд. – Оставили наедине со мной.

– Ну и что?

Лжерыцарь сглотнул, опустил взгляд под стол – было явно видать, что он боится.

– Можешь мне доверять, – прошептал он так тихо, что я почти ничего не расслышал. – Ты думаешь, что мне доверять нельзя, но на самом деле можно. Может, я и приревновал, когда вернулся твой брат, признаю. Может, я не выказал к тебе должного уважения, за это прошу меня извинить. Может, я и не настоящий рыцарь, допускаю, что тебе это известно, но теперь я настоящий Благочестивый. Я это тебе докажу, как только представится возможность. Только… только не присылай ко мне больше этого мальчишку.

Я сдвинул брови и задумался, что же такого Билли Байстрюк сказал или сделал сэру Эланду, пока Анна и мужики развратничали? Что бы там ни было, сдаётся мне, сэр Эланд решил, что это – моих рук дело. Сдаётся мне, Билли каким-то образом удалось пробудить в нём совесть, и это хорошо. Надолго ли – там видно будет.

Я неторопливо кивнул и взглянул ему в глаза:

– Ценю твои слова, сэр Эланд, и надеюсь, что такая возможность в скором времени представится.

Он вздохнул и встал:

– При случае докажу.

Лжерыцарь развернулся и вышел из харчевни. Я же после этого стал бродить взад-вперёд между столами, пожимая руки и слушая, о чём судачит народ; Хари в это время за другим столом резался в кости с парой местных. В общем и целом, ничего нового я не узнал, но людям нравится, когда их слушают. Я узнал, что работы, мол, нынче мало, кое-кто из их соседей голодает. Они бы и рады помочь, как не помочь-то, но им бы свою семью прокормить – о да, я вас прекрасно понимаю. На улицах уже не так безопасно, как было до войны, когда Благочестивые заправляли всем как следует. Это я тоже услышал и понял, что так пытались ко мне подмазаться. По-прежнему есть случаи болезни. Сами-то они здоровы, боги миловали, так что из харчевни их выкидывать незачем, но слышали что-то про других, так вот те хворают. Из ихних знакомых никто, конечно, не болен, но что-то такое болтают.

Ближе к ночи, когда торговля в харчевне почти замерла, а я сидел за угловым столиком вместе с Микой, подошла Эйльса и заговорила со мной.

– Доброй ночи, – поприветствовал я. Она кивнула, по-прежнему сохраняя личину трактирщицы для тех, кто оставался в общей комнате.

– На улицах снова хворь, я слыхала, – сказала она. – Чума почти кончилась за последние две недели, но, говорят, скоро может и воротиться. В Холстинном ряду какой-то парень слёг с волдырями, все перепугались. Боятся заразы, понимаете ли, господин Благ.