Вольтер и его книга о Петре Великом - Евгений Францевич Шмурло

Петр не отнимал у них» (№ 47), как будто письменный документ непременно всегда соответствует действительному проведению его в жизнь.

Издали Вольтер видел на устьях Северной Двины всего один монастырь, а вокруг одну «пустыню»; Миллер же в лупу разглядел еще и город Холмогоры, да несколько деревень в придачу (№ 23); с того же далекого расстояния Белгородская провинция представлялась поставщицей скота для одной Польши; на деле же, оказывается, она снабжала также и Германию (№ 53); стрельцов разослали из Москвы не только на крымскую границу, но и на литовскую (№ 213). В увеличительное стекло раскрылись еще и такие подробности: патриарх Адриан умер не просто «в конце XVII ст.», но 18 ноября 1700 г. (№ 226); Петр воздвиг укрепления не только в Азове, но и на Днепре (№ 234) и т. д.

Все с помощью той же лупы Вольтера старательно знакомили с семейным положением русских царей, с именами их жен, дочерей (№ 127, 142, 143, 180), входили в подробности майского бунта 1682 г. (№ 144, 145, 148, 152, 153, 156), движения раскольников и борьбы царевны Софьи с князем Хованским (№ 159, 162, 163, 165, 166), устранения царевны от власти (№ 172–178); точно то же можно сказать и о фактах, касавшихся зарождения флота (№ 186, 195), заведения и устройства первых гвардейских полков (№ 182, 188–194). Недавние исследования Сибири, предпринятые Петербургской академией, отразились на замечаниях Миллера к седьмой главе «Истории» – «Съезд и договор с китайцами» (№ 198–208; ср. № 70); нашлось что указать и по связи с изложением хода Северной войны (№ 249, 256, 258, 269, 288, 294, 296), обстройки города Петербурга (№ 259, 271)[365].

Но ко всем этим указаниям Вольтер оставался глух, находя, что распространяться о том, какие города в России древнее Москвы (№ 32); осложнять общее положение – дома частных лиц в Москве XV ст. представляли собой простые деревянные избы – указанием, что были в ту пору там и каменные дома (№ 33); непременно называть по имени монастырь, стоявший на месте будущего города Архангельска (№ 22); разбираться, кто из русских государей впервые стал принимать на службу иностранцев (№ 110), помирился ли Михаил Федорович раньше с поляками, а потом со шведами, или наоборот (№ 129) – проделывать все это положительно не стоило. Будь такие мелочи даже заранее известны Вольтеру, он все равно игнорировал бы их намеренно, из опасения заслонить ими главные линии своего литературного здания. В особенности находил он опасным загромождать историю Петра Великого изложением событий, предшествовавших его царствованию, «чтобы не утомить преждевременно внимание читателя, который нетерпеливо ждет поскорее перейти к самому царствованию» (письмо Шувалову, 1 августа 1758 г.).

«Разумеется, – пишет он Шувалову 23 декабря 1761 г., – вы не захотите, чтобы я вдавался в мелочные подробности: они плохо вяжутся с высоким назначением исторического труда, задача которого – дать общую картину светлых и отрадных явлений в деятельности великого человека. В специальной истории морского дела, конечно, можно говорить, как строились разные баркасы, вычислять количество снастей, пошедших на них; точно так же и в истории финансов уместно определять цену алтына в 1600 году и сопоставлять ее с нынешней стоимостью; но тот, кто выводит своего героя перед лицо иностранных наций, должен обрисовать его лишь в главных линиях, чтобы вызвать к нему всеобщий интерес».

«Что уместно, – читаем мы в письме 14 ноября 1761 г., – в судебном, полицейском или морском трактате, то совсем не подойдет к большой истории. Заметки, возражения – всему этому место в архивах или в специальных сборниках Ламберти, Дюмона, но ничего не может быть несноснее, если это попадет в историю. Пусть читатель сам роется, если захочет, в таких документах; но ни Полибий, ни Тит Ливий, ни Тацит не обезображивали ими своих сочинений. Конечно, документы эти – фундамент, и на нем строится история; но раз здание воздвигнуто, не следует, чтобы он выступал наружу. Изображение событий в занимательной форме составляет великое искусство, и дело очень трудное; оно неизвестно ни одному немцу. Одно – быть историком, другое – компилятором».

Так ничего и не добились в Петербурге от Вольтера: неточностей он не исправил, бо́льших подробностей не внес и нашел к тому хорошую отговорку. «Мои критики, – писал он 25 сентября 1761 г., – в замечаниях, присланных мне, нередко противоречат друг другу, и согласить их почти так же трудно, как примирить богословов. Что мне делать в таком случае? Лучшим средством избежать докучного разногласия будет – совсем отбросить мелочные обстоятельства, входящие в великие события, особенно если они не существенны. Задача нашего труда, – поучал Вольтер “русского мецената”, – слава Петра Великого; своей книгой мы хотим воздвигнуть ему памятник-статую; но произведет ли статуя надлежащее впечатление, если в одной руке у нее окажется диссертация о Новгородских летописях, а в другой – комментарии о жителях Красноярска? В истории, как и во всем, следует малым жертвовать ради великого».

Ссылка на «противоречия», действительно, была лишь простой отговоркой. Самое большое, на что мог ссылаться Вольтер, – это на признание ошибочности прежнего определения grand crapaud «большим полипом» (№ 151), да на двоякое правописание, предложенное ему в двух случаях[366]. Впрочем, для отказа от подробностей Вольтер не нуждался в отговорках: его точка зрения была совершенно правильна, и защищать ее он мог бы, не цепляясь за мелкие погрешности противника; труднее было оправдать допущение неточностей. Однако в свободном отношении к тексту Вольтер пошел еще дальше: он сохранил прямые ошибки и многие из указанных ему сознательно игнорировал. Вообще фактическая ошибка, разумеется, если она не особенно кричала о себе и краснеть из-за нее не пришлось бы, мало беспокоила нашего писателя, особенно когда он знал, что его читатель не сможет проверить его слов.

Спутать константинопольского патриарха Хризоберга с патриархом Фотием, пожалуй, было неудобно; во Франции нашлось бы немало зоилов, способных подхватить такой промах, и, раз его предупреждали о том, Вольтер спешил исправить свою ошибку (№ 99); зато, по существу, не все ли равно, в 1591 или в 1597 г. убили царевича Дмитрия (№ 118)? Лжедмитрий ли Первый послал Филарета послом в Польшу или кто иной (№ 123)? – Кто в Европе обратит на это внимание?!.. При таком взгляде царь Иван Васильевич легко мог сойти за великого князя Ивана Васильевича, и внук вместо деда «освобождал Россию от монгольского ига», «в XVI веке» (№ 59), и, конечно, еще легче «Рязань» могла сойти за «Казань» (№ 68), Салтыков за Долгорукова (№ 149). Это были те petitesses, на которые Вольтер со спокойной совестью закрывал глаза; он исправил, что успели указать ему еще в рукописи, ворчливо ограничился немногими исправлениями печатного текста, но большинство замечаний оставил безо всякого внимания, как проявление докучного педантства.

Вот почему в самих