Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

Забавно, если здесь применимо это слово, что, когда я пришла в камеру после ареста, мне сказали: «А здесь только что сидела жена Пастернака». Я испугалась:

— Как, Зинаиду Николаевну арестовали?

— Какую Зинаиду Николаевну? Ольгу Всеволодовну!

Оказалось, что Ивинская все отношения Бориса Леонидовича и Зинаиды Николаевны расписала как события своей собственной жизни. Она ведь была человек патологически лживый. Даже в камере подробно расписывала свою жизнь с Борисом Леонидовичем: что у них двое детей, как они проводили время на курорте, как он ее обожал, какая у них собачка. Впрочем, это было, может, и невинно.

А вот потом за ней появились уже действительно нехорошие вещи. В лагере она почему-то находилась на привилегированном положении. А еще ей передавали вещи для пересылки заключенным, которые она присваивала. Это обнаружила Лидия Чуковская, дочь Корнея Чуковского.

Анна Ахматова возмущалась этим и говорила, что обо всем надо рассказать Пастернаку. На что Лидия Корнеевна мудро заметила: «Он этому все равно не поверит. Она в слезах бросится к нему и скажет, что ее оболгали».

Мне Ивинская была резко антипатична. Во-первых, своим чрезмерным показным обожанием. Когда мы в тот раз уходили с Ордынки и Нейгауз позвал Бориса Леонидовича в гости, Ивинская как бы случайно прижалась к нему, и он не пошел с нами. Генрих Густавович тогда сказал: «Ну нет, я вижу, здесь магниты посильнее!»

Эта книга не претендует на статус учебника истории XX столетия.

Но воспоминания Прохоровой — уникальные и беспристрастные — очень даже помогают понять то время, которое подарило миру величайших и гениальных художников.

Когда я пытался пересказать друзьям что-то из услышанного в доме Прохоровой, они, случалось, недоверчиво произносили: «А ты уверен, что все это правда?»

Я обижался, так как ни разу не ставил слова Веры Ивановны под сомнения. И, уверен, был прав. Потому как, читая, например, воспоминания Зинаиды Николаевны, слышал одинаковую интонацию о той же Ивинской, что звучала у Прохоровой.

Жене Пастернака, казалось, сам Бог велел не жаловать последнее увлечение супруга. Но ее мемуары об Ивинской слишком уж бьют своей откровенностью, чтобы воспринимать их просто как сведение счетов.

Ивинская появилась в жизни Пастернаков в 1948 году. На тот момент она была секретаршей Константина Симонова. «Она сообщила, что вдова, ее муж повесился и у нее двое детей: старшей девочке двенадцать лет, а мальчику пять. Наружностью она мне понравилась, а манерой разговаривать — наоборот. Несмотря на кокетство, в ней было что-то истерическое. Она очень заигрывала с Борей».

О том, что у мужа отношения с Ивинской, Зинаида Николаевна не только знала, но и по-своему оправдывала их. «У меня было чувство вины, и до сих пор я считаю, что я во всем виновата. Моя общественная деятельность в Чистополе и в Москве затянула меня с головой, я забросила Борю, он почти всегда был один, и еще одно интимное обстоятельство, которое я не могу обойти, сыграло свою роль. Дело в том, что после потрясшей меня смерти Адика мне казались близкие отношения кощунственными, и я не всегда могла выполнить обязанности жены. Я стала быстро стариться и, если можно так выразиться, сдала свои позиции жены и хозяйки».

* * *

После моей реабилитации я часто бывала у Бориса Леонидовича. Для него тот, кто сидел в лагере, являлся желанным гостем.

Как-то я пришла, а у него были иностранные журналисты. Зинаида Николаевна обратилась ко мне с просьбой: «Вера, вы будете мне переводить, мало ли что он скажет». Борис Леонидович хорошо говорил по-немецки, и она не могла понимать беседу.

Помню, корреспонденты спрашивают его: «Вы читаете газеты?» Пастернак отвечает: «Нет, это моя жена читает». И он был искренен, а не потому что чего-то боялся. Он действительно не читал газет. Я даже не могу представить Бориса Леонидовича с газетой. Он жил своим миром, хотя, конечно, понимал, что происходит в стране.

Зинаида Николаевна тут же меня спрашивает, что он сказал. Я перевела. «Правильно, все точно, — кивнула она. — Он не читает, а я все читаю про нашу жизнь. Так, что еще он сказал?»

На словах она любила советскую власть, говорила, что Сталина надо уважать. Хотя в душе, наверное, все это терпеть не могла.

В тот же вечер к Пастернакам пришла Людмила Ильинична, вдова писателя Алексея Толстого. Известнейшая в Москве стукачка. Зина была в ужасе — как с ней поступить, тут же иностранные журналисты находятся. А Борис Леонидович спокойно сказал: «Не бойтесь, Зиночка, приглашайте ее» — и громко, на весь стол, произнес: «Людмила Ильинична — нам друг, и ничего дурного она нам не сделает».

Хотя никаким она другом не была и пришла, чтобы разведать, что за машины стоят возле дачи Пастернака.

* * *

В Зинаиде Николаевне мне нравилась ее прямота. Она, например, отчаянно ругалась со своей невесткой Галей, которая была женой Стасика, ее сына от Нейгауза.

А когда заболел Борис Леонидович, невестка, которая ненавидела Зинаиду (и это было взаимно), признала: «Вера, я удивилась, когда он заболел, — это был рак, который требовал сложный уход, в том числе и гигиенический, она сказала, что все будет делать сама. Я не могла себе представить, что она будет так ухаживать. Зинаида Николаевна никого не подпускала к мужу, все делала сама — готовила, убирала, стирала».

И даже предложила [Пастернаку], имея в виду Ивинскую: «Если ты хочешь, чтобы к тебе приходили из деревни, я уеду на нашу московскую квартиру». На что Борис Леонидович ответил: «Не нужно, теперь это совсем лишнее».

Он понял, что основа основ — это семья. А все остальное — страсть, которая перед смертельной болезнью была ему чужда.

* * *

Только на похороны Ивинская пришла. Но они не стояли с Зинаидой Николаевной вдвоем у гроба, что вы…

Ивинская сидела на крыльце. Наверное, она переживала, — я не стану залезать в ее душу. Но это была такая демонстрация: вот я горюю, сижу в черном, а меня не пускают в дом. Зинаида Николаевна на нее никак не реагировала.

Похороны Пастернака официально не были запрещены. Рихтер играл Шопена, Бетховена. А Галич написал: «Тебя хоронили, и играли лабухи». Хотя играли Рихтер и Юдина.

Светик сидел за фортепиано у окна, а в него все время лезли какие-то морды. Но он не обращал внимания на них.

Я с Борисом Леонидовичем смогла проститься накануне. Очень благодарна Зинаиде Николаевне за ее звонок: «Вера, если хотите, приезжайте. С девяти утра до трех дня мы пускаем всех, а с трех до пяти часов устраиваем в панихиде перерыв. Вы можете приехать в эти два часа».

Я имела возможность остаться наедине с Борисом Леонидовичем, когда он был в гробу. Не забыть прекрасное, красивое, благородное лицо вдохновенного человека — певца и воина. Резкие черты сгладились, а вдохновение осталось. Это редкое явление.