Московские дневники. Кто мы и откуда… - Криста Вольф

Пригласительный билет на выставку Маяковского

Владимир Маяковский в 1930 г. на своей выставке «20 лет работы»

КРИСТА ВОЛЬФ. Товарищ Симонов, из круга вопросов, какие мы могли бы обсудить, я попробую выбрать те, на которые мы в силу разного опыта, вероятно, смотрим несколько по-разному, или же те, которые занимают меня сейчас и на которые мне было бы любопытно услышать ответ именно от вас. Мы люди разных национальностей и разного возраста, что не может не влиять на нашу с вами работу. Интересуют вас как писателя немцы?

КОНСТАНТИН СИМОНОВ. Мне трудно разделить себя на писателя и просто на человека, прожившего определенную жизнь. Как у человека своего поколения у меня были разные периоды разных чувств к немцам и разного характера интерес к ним.

Если касаться частной истории этих интересов, надо отсчитывать время с детских лет, с семи, с восьми. Мои первые детские воспоминания о Германии, о немцах связаны с разговорами у нас в комнате, дома, между командирами Красной армии, моим отчимом и его товарищами, насчет того, будем мы или не будем выступать на помощь Гамбургскому восстанию. Речь шла о военной помощи.

Конечно, это именно детские воспоминания, я не хочу их модернизировать. Но все-таки я отчетливо помню то, что об этом говорили: что вот у немцев там, в Гамбурге, революция — как, сможем мы помочь или не сможем? И как все это будет дальше? Я вспоминаю уроки пения в школьные годы и на этих уроках пения пою песню Эйслера «Коминтерн»: «Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте!..»

А если вспомнить годы перехода из пионерского в комсомольский возраст (хотя я не был ни пионером, ни комсомольцем, а вступил прямо в партию в сорок первом году), я помню, как мы носили «юнгштурмовки» с портупеями — это была молодежная униформа «Рот фронта»; помню, как носили «тельманки». Это конец двадцатых — начало тридцатых годов, время, когда ожидание того, где еще, кроме нас, произойдет революция, было для меня, пятнадцатилетнего, связано больше всего с мыслями о Германии.

Если говорить о моих тогдашних чувствах, если попробовать их восстановить, кто из зарубежных коммунистов был для меня тогда первый человек — конечно, Тельман! Тем сильнее было потрясение, связанное с приходом к власти фашизма и с тем, как это все произошло, как это вдруг все-таки произошло? Это было огромное нравственное потрясение.

КРИСТА ВОЛЬФ. Насколько мне помнится, когда окончилась война, я еще не слышала имени Тельман. Мне тогда было шестнадцать лет.

КОНСТАНТИН СИМОНОВ. […] В конце войны меня глубоко интересовало, что думают немцы обо всем происшедшем. Свидетельство этому — мои дневники сорок пятого года. Я попал в Силезию зимой сорок пятого года и разговаривал там с разными немцами — со священниками, с бывшими коммунистами, с обывателями, с мелкими буржуа — и тогда же подробно записывал эти беседы. Эти записи того времени я сейчас опубликовал, и, может быть, вам было бы интересно, если бы вам просто с листа перевели два-три десятка страниц этих бесед.

Книга эта называется «Незадолго до тишины». Там, конечно, не только разговоры с немцами, но разговоры эти свидетельствуют о моем тогдашнем огромном интересе и к Германии, и к немцам, и к тому, что будет с ней и с ними. В этих записях есть мои тогдашние выводы — почему фашизм пришел к власти, что такое немцы и как с ними быть дальше? В этих тогдашних выводах многое неправильно, в них есть крайности — но я все это оставил в тексте записок. А в примечаниях написал, что это сделано для того, чтобы наши немецкие товарищи наглядно представили себе сейчас, какую дистанцию нам в наших чувствах к немцам пришлось пройти от того времени до нынешнего.

КРИСТА ВОЛЬФ. Мне кажется, теперь вы иначе подходите к использованию своих дневников. Вы ведь и раньше пользовались ими для своих романов, но как своего рода сырьем, которое подвергалось переработке. Теперь же вы публикуете свои записи непосредственно как документ. По какой причине?

КОНСТАНТИН СИМОНОВ. Этот метод был избран мною с самого начала. Кроме некоторых, главным образом личного характера, купюр, я делал в дневниках только литературную правку, совершенно необходимую, потому что обычно эти дневники были наспех расшифрованными стенограммами, не всегда удобными для чтения.

КРИСТА ВОЛЬФ. Да, но, насколько мне известно, вы для своих романов пользовались дневниками.

КОНСТАНТИН СИМОНОВ. Я использовал свои дневники, конечно, и для романов о войне. Для одних больше, для других меньше. Но сейчас я заканчиваю работу над тем, чтобы свести все свои военные дневники в два больших тома. Это как бы параллельная работа с работой над романами — от начала войны и до конца. В тексте дневников всюду будет ясно — где то, что я записал тогда, в дни войны, и где то, что я вспомнил и добавил сейчас.

Романы, конечно, тоже в какой-то мере опираются на дневники — потому что ведь жизнь-то у меня была одна!

КРИСТА ВОЛЬФ. В этом-то и заключается мой вопрос: каково соотношение материала автобиографического, то есть того, что сохранила память и что записано не было, возможно, потому, что тогда что-то не хотелось записывать, с дневниками, к которым теперь уже можно обращаться как к чужому документу того времени. Думаю, что чем больше отдаляешься от той поры, о которой пишешь, тем усложненней становится этот метод. […] Я расспрашиваю вас так подробно потому, что именно это интересует меня для собственной работы. Вы вот сказали, что вам и по сей день тяжело говорить о войне. Так же как и нам по сей день тяжело говорить о фашизме, хотя и по другим причинам. Знаю, мое поколение, детство которого прошло при фашизме, до сих пор еще не до конца «переварило» пережитое. О таком вот детстве я сейчас пишу книгу. У меня, конечно, нет дневниковых записей, я пытаюсь быть достоверной, опираясь на свою память, и эти воспоминания проверяю по доступным мне документам. И тут я порой делаю поразительные открытия, относящиеся к психологии памяти, — так что книга, чтобы стать «реалистической», должна иметь несколько планов.

КОНСТАНТИН СИМОНОВ. Я с вами вполне согласен. Это, по-моему, правильный литературный ход и правильный метод. Мне, во всяком случае, он очень близок. Я именно так и делаю свою последнюю книгу — военных дневников. Хочу повторить, что мои дневники сорок пятого года, если вы их прочтете, дадут вам представление, насколько велик был тогда мой интерес к немцам, к Германии и к тому, что будет после войны. […]

После войны я был в первой нашей воксовской[27] культурной делегации, которая поехала в Германию. И здесь у нас, в Москве, я занимался в Союзе писателей приемом первой делегации немецких писателей во главе с Келлерманом. Тогда у меня возникли первые знакомства с моими немецкими коллегами, в том числе с Вайзенборном, Клаудиусом, Хермлином. Здесь, в Москве, встретил Буша и впервые после войны слышал, как он поет. Таким было начало новых связей и отношений.