Путешествие внутрь страха - Эрик Эмблер

— Разумеется.

— Тогда, пожалуйста, извините — я пойду.

— Конечно.

Когда мистер Куветли удалился, Грэхем встал и вышел на палубу. Он и правда выпил натощак чуть больше, чем надо.

В звездном небе висели серые облачка, вдалеке светились огни итальянского побережья. Грэхем постоял немного, подставив лицо жгучему ледяному ветру. Через минуту-другую гонг позовет к еде; Грэхем страшился предстоящего ужина, как больной страшится приближающегося врача с желудочным зондом. Придется, как за обедом, сидеть, слушать монологи Халлера и перешептывание погруженных в свое горе Беронелли, проталкивать через горло пищу в живот, все время помня, что́ за человек сидит напротив и зачем он здесь.

Грэхем повернулся и прислонился к стойке, поддерживавшей верхнюю палубу. Стоя спиной к открытому пространству, все время хотелось обернуться через плечо и убедиться, что ты один; когда позади только море — было поспокойнее.

В иллюминаторе салона виднелись Банат, Хозе и Жозетта. Они сидели, словно персонажи с картины Хогарта: Хозе — молчалив и сосредоточен; Жозетта улыбалась; Банат чего-то говорил. Воздух внутри был серым от табачного дыма, яркий свет лампочек без абажура делал лица плоскими, придавая сцене сходство с убогой фотографией, снятой со вспышкой в баре.

Кто-то появился из-за угла на краю палубы; когда он приблизился и вышел на свет, Грэхем узнал Халлера. Старик остановился.

— Добрый вечер, мистер Грэхем. Кажется, вы по-настоящему наслаждаетесь свежим воздухом. А мне, прежде чем встретиться с ним, нужно, как видите, надеть шарф и пальто.

— Внутри душно.

— Да. Я видел, как днем вы очень смело играли в бридж.

— Вам не нравится бридж?

— Вкусы меняются. — Халлер посмотрел на огни. — Что лучше — глядеть на берег с корабля или на корабль с берега? Когда-то мне нравилось и то и другое. Теперь не нравится ни то ни другое. Когда доживешь до моих лет, начинаешь, мне кажется, подсознательно недолюбливать все, что движется, — кроме дыхательных мышц, удерживающих тебя в живых. Движение — это перемены, а для старых людей перемены означают только смерть.

— А как же бессмертная душа?

Халлер фыркнул.

— Даже то, что мы привыкли считать бессмертным, рано или поздно гибнет. Придет день, когда последнее полотно Тициана и последний квартет Бетховена закончат существовать. Холст и напечатанные ноты могут уцелеть, если их бережно хранить, но сами произведения умрут вместе с последним зрителем или слушателем, способным понять их язык. Что же до бессмертия души — это вечная истина, а «вечные истины» умирают вместе с теми, кому они были необходимы. Средневековые богословы так же нуждались в вечной истине Птолемеевой системы, как теологи Реформации — в вечных истинах Кеплера или материалисты девятнадцатого века — в вечных истинах Дарвина. Утверждая вечные истины, мы молимся о спасении от того, что Шпенглер назвал страхом первобытного человека, пытающегося защитить себя перед лицом темного всемогущества мира.

Дверь салона неожиданно распахнулась; Халлер повернул голову. На палубе показалась Жозетта. Она неуверенно переводила взгляд с одного из беседовавших на другого. В это мгновение зазвучал гонг.

— Извините меня, — сказал Халлер. — Я должен перед ужином навестить жену. Ей все еще нехорошо.

— Конечно, — торопливо отозвался Грэхем.

Когда Халлер скрылся, Жозетта подошла к Грэхему и прошептала:

— Чего он хотел, этот старик?

— Говорил о жизни и смерти.

— Уф! Не нравится он мне. От него мурашки по коже. Мне нельзя здесь задерживаться; я только вышла сказать, что все идет как задумано.

— Когда они собираются играть?

— После ужина. — Она сжала его руку. — Этот Банат ужасен. Я бы ни для кого не стала такое делать — только ради вас, chéri.

— Жозетта, вы же знаете: я очень благодарен. Я отплачу вам за доброту.

— Ах, глупый! — Она ласково улыбнулась Грэхему. — Нельзя быть таким серьезным.

— А вам точно удастся его задержать? — засомневался Грэхем.

— Не беспокойтесь: задержу. После того как сходите в его каюту — возвращайтесь в салон, чтобы я знала, что вы закончили. Договорились, chéri?

— Договорились.

* * *

Было уже больше девяти. Последние полчаса Грэхем сидел в салоне возле двери, притворяясь, будто читает книгу.

В сотый раз его глаза обращались в противоположный угол комнаты, где Банат разговаривал с Хозе и Жозеттой. Вдруг сердце учащенно забилось: Хозе, улыбаясь какой-то реплике Баната, держал в руке колоду. Они расположились за карточным столиком. Жозетта бросила взгляд на Грэхема.

Он выждал немного; потом, увидев, что Хозе начал сдавать карты, неторопливо поднялся и вышел.

На лестничной площадке он остановился ненадолго, набираясь смелости для того, что предстояло совершить. Теперь, когда ожидание закончилось, на душе чуть полегчало. Две минуты, от силы три — и все позади. Пистолет будет у Грэхема, и опасность исчезнет. Надо только взять себя в руки.

Он спустился по лестнице. Каюта номер девять располагалась дальше, чем его собственная, в средней секции коридора. Грэхем дошел до пальм в кадках. Рядом — никого. Он зашагал дальше.

Он решил, что красться нельзя. Надо прямиком направиться к каюте, раскрыть дверь и смело зайти. В худшем случае, если его застанет стюард или кто-нибудь еще, Грэхем скажет, что считал номер девять пустым и всего лишь полюбопытствовал, как выглядят другие каюты.

Но никто его не увидел. Грэхем добрался до нужной двери; замешкавшись всего на мгновение, тихо отворил ее и вошел. Оказавшись внутри, он тут же закрыл дверь и заперся на задвижку. Если стюард зачем-то попытается зайти — подумает, что в каюте Банат.

Грэхем осмотрелся. Иллюминатор был закрыт; в воздухе воняло розовым маслом. В каюте имелись две койки. Выглядела она странно пустой. Помимо запаха, обнаруживалось всего два признака, что в номере девять кто-то живет: серый плащ, висевший вместе с мягкой шляпой позади двери, и потертый фибровый чемодан под нижней койкой.

Грэхем ощупал плащ, убедился, что карманы пусты, и занялся чемоданом. Тот оказался не заперт. Грэхем вытащил его и откинул крышку; чемодан доверху наполняли грязные рубашки и нижнее белье. Кроме того, нашлись несколько ярких носовых платков из шелка, черные туфли без шнурков, дезодорант и баночка крема. Пистолета не было.

Захлопнув чемодан, Грэхем задвинул его под койку и перешел к шкафчику. В отделении для одежды валялась только пара нестираных носков. В умывальнике на полке рядом со стаканчиком для полоскания зубов лежали серая мочалка, безопасная бритва, кусок мыла да стоял флакон духов со стеклянной пробкой.

Грэхем забеспокоился. Он был так уверен, что пистолет в каюте. Если Жозетта сказала правду — он где-то здесь.