Антология русской мистики - Аркадий Сергеевич Бухов

от этой книги: по моему мнению, ей было бы здоровее, если б книга находилась в моих руках. Она покраснела и отвечала мне с беспокойством, что мне всегда странные идеи приходят в голову и что книга не ее, а чужая. И слезы мелькнули в ее глазах. Я строго укорял себя за то, что необдуманно тронул эту жестокую рану ее сердца и опечалил добрую Зенеиду. На другой день она была бледна и расстроена. На третий я нашел зеленую книгу, забытую на скамейке в аллее. С какою радостью схватил я ее в руки, тотчас решась не расставаться с ней никогда! И с какой скорбью увидел я тут же, что почти все страницы носили на себе широкие следы засохших слез, а некоторые были еще промочены ими! Бедная Зенеида!.. Но она меня поняла; я думаю, она нарочно забыла здесь эту книгу; она не могла вверить своей ужасной тайны лучшему и вернейшему другу!.. Я долго стоял на месте, перелистывая драгоценную книгу дрожащей рукою; тысячи горестных ощущений раздирали мою внутренность, тысячи пасмурных мыслей бурно неслись по моему воображению, как голубое платье мелькнуло между деревьями. Это она!.. Она идет в эту аллею!.. Быть может, она ищет этой книги! И я выскочил из аллеи с книгою, и спрятался за кустом акации.

Она быстро шла по аллее, устремив беспокойный взор на скамейку. Увидев, что на ней уже нет книги, она вдруг умерила шаги. Она тихо подошла к скамейке, бросилась на нее, как бы от усталости, и, закрывая глаза платком, болезненно выдохнула из угнетен ной груди несколько слов по-французски:

— А!.. Теперь мне легче!.. По крайней мере, хоть один человек в свете будет сожалеть о моем несчастии! Просидев четверть часа в глубокой задумчивости, она вдруг вскочила с места и воскликнула почти вне себя: — Я несчастна!.. я сделала глупость!.. Дай Бог, чтоб он был великодушен!..

«О, не опасайся, бедная Зенеида!» — со своей стороны воскликнул я в душе, восторженный ее доверенностью и растерзанный этою безмолвною убийственною сценою.

Почти не помню, что со мною делалось потом…

Как сильно моя судьба занимала Зенеиду! Как часто и с каким дружеским вниманием слушала она юные мои мечтания и рассматривала живописные планы только что начинавшегося существования моего в мире! Женитьба тоже бывала предметом наших рассуждений; мне тогда было двадцать два года. Я говорил ей, что женюсь только на той, которую она для меня выберет. И я говорил это очень серьезно, не думая даже о важности подобного предложения. Она приняла поручение, как нежная сестра, дело это было решено между нами — даже утверждено мужем Зенеиды, который, в своей конской игривости, говаривал мне с хохотом: «Ну, уж выберет она вам невесту! Чувствительности будет на миллион, а приданого на копейку!.. Поверьте мне, любезный Н***, что женщина без приданого все равно, что кошелек без денег».

Мы часто рассуждали с нею об этом поручении. Ужасный вечер!.. Как сильно врезался он в мое сердце! Сколько он стоил мне здоровья!.. мне, и ей тоже!..

— Вы знаете, как мы вас любим! — сказала она мне растроганным голосом, сидя со мною одна — что весьма редко случалось — в роще, потерявшей уже свой блеск и свежесть от холодных ночей августа. — Мы считаем вас более, нежели нашим сыном…

Она принуждена была сама улыбнуться при этом слове: я был моложе ее только двумя годами.

— Хорошо! — сказал я. — После этого вступления я должен ожидать, что вы дадите мне родительское наставление, чтоб я был пай, умница, не делал глупостей… Слушаю, добрая маменька!

Она рассмеялась.

— Нет, не маменька! — сказала она. — Я бы желала носить, в рассуждении вас, совсем другое звание, и качество вашей сестры более льстило бы моему самолюбию. Хотите ли принять из моих рук невесту?

— Лишь бы не госпожу Г***.

Госпожа Г*** была общая наша соседка, красавица прошлого столетия, искавшая себе жениха по всем смежным садам.

— Не бойтесь! Я лучше отдам в ваши руки судьбу родной моей сестры.

Это мысль мгновенно прельстила мое воображение: я видел в ней средство определить чем-нибудь род нашей дружбы; я чувствовал только счастье называть Зенеиду сестрою и, в первое мгновение, не подумал даже о той, которая долженствовала быть моею женою. Я принял с восторгом ее предложение. О, как она была счастлива в ту минуту!..

Целый вечер говорили мы с нею об этом. Лиза была красавица и очень добрая девушка. Ей тогда был только шестнадцатый год. Следственно, было еще довольно времени, чтоб приготовиться к супружескому сану и насладиться прелестью важной тайны, которая отныне связывала меня с Зенеидою. Но в течении разговора о супружестве трудно было избегнуть вопроса о любви.

— А любовь? — сказал я. — Мы совсем забыли об этом ничтожном деле!

— Лиза вас будет любить! — сказала она с жаром. — О, она будет любить вас!.. Вы в состоянии сделать ее счастье!.. Вы его сделаете!.. Я отвечаю, что она вас будет любить.

— А я?

— Вы тоже будете ее лю…

Голос ее пресекся в половине слова: она потом повторила его вполне, но слабо, с большим усилием, и лицо ее попеременно покрывалось то румянцем, то бледностью, и уста её дрожали: она не могла скрыть смятения.

— Вы располагаете моим сердцем, — произнес я рассеянно, борясь с собственными чувствами, уже похищаемый внезапно нахлынувшим потоком печальных мыслей, — вы располагаете моим сердцем, не зная… в состоянии ли я любить что-нибудь вне того, что…

Она молчала. Грудь ее вздымалась. Мрачные думы быстро проходили по расстроенному лицу. Все нежное ее тело дрожало как от испуга или как в припадке лихорадки. Мы почувствовали нашу неосмотрительность!..

Она хотела что-то сказать, и сильный вздох поглотил ее слова. Мои уста казались склеенными. Я схватил шляпу; она вскочила с места в то же время.

— Прощайте, прощайте! — сказала она вне себя. — Я безрассудна!..

— Простите! — сказал я с отчаянием. — Забудьте!..

— Да! да!.. — воскликнула она раздирающим голосом, опрометью удаляясь с крыльца в залу.

Я ушел домой. Колени шатались подо мною, голова горела, дачи и деревья кружились радужным жерновом около меня. Состояние моей души было ужасное. Сорванный вихрем дум, мой ум носился высоко, в пустом пространстве, где прежде обитали мои мечты и надежды, или падал и разражался о темные вершины будущности, низвергаясь из одной пропасти в другую, не видя выхода из этого бесконечного ряда жерл страдания, смуты, опасности.

Я поистине не знал, что с собою делать и как исторг нуть бедную Зенеиду из этого плачевного состояния души. Я готов