Трепетный трепач - Екатерина Вильмонт

— Господи, Дима, ты почему не предупредил? Ну, заходи же, зонт поставь вот тут, снимай ботинки, повесь плащ на плечики, — бормотала Елена Павловна в полной растерянности. Катька куда-то скрылась.

— Ну что, мама, ты совсем не рада меня видеть? А я был в Женеве по делам и вот решил заехать, проведать тебя и Катюшку. Погода, правда, подгуляла. Ну, как вы тут?

— Дима, скажи ради бога, с Лерой все в порядке?

— С Лерой? О да, Лера в полном порядке, крутит безумный роман, вроде даже замуж собирается.

У Катьки, слышавшей все это, упало сердце. Мама собирается замуж… Лощилин примчался сюда… Зачем? Как все странно и даже страшно…

— Ну что ж ты стоишь в прихожей? Проходи в гостиную. Катя, Катюша, поди сюда! Катя, я же знаю, что ты меня слышишь! Иди сюда!

Когда Катька вошла в комнату, Лощилин ахнул. Это была на редкость хорошенькая девочка, почти уже девушка, с серьезным и даже хмурым лицом. Светло-русые волосы, большие серые глаза, чудесный загар, одним словом прелесть, что за девочка.

— Катюха, какая ты большая стала, совсем, можно сказать, барышня и красивая какая…

— Здравствуйте! — сделала книксен Катька. Сроду она книксенов не делала и никто ее этому не учил. Как-то само получилось.

— Катюха, ну что ты как неродная? Ну, прости ты меня за то идиотское интервью. Думаешь, я не понимаю, каково тебе было это читать? Все осознал, раскаялся, и вот, приехал просить прощения.

Она смерила его совершенно холодным взглядом, тихо бросила:

— Бог простит!

И быстро вышла из комнаты.

— Мама, ты это видела? — ахнул Лощилин.

— А чего ты, собственно, ждал?

— Выходит, не так уж я был далек от истины, давая то интервью? Это ужасно!

— Димочка, а ты ведь даже не спросил про Гришу, он Катин брат, она его обожает и не понимает, чего ты вдруг явился просить прощения… Сказать по правде, я тоже не очень понимаю. И не очень верю в искреннее раскаяние.

— Знаешь, мама, со мной в последнее время стало происходить что-то ужасное, какие-то приступы слепого бешенства, мне стало как-то трудно и душно жить и я… Но это не о том… Знаешь, мне тут недавно предложили продать права на экранизацию «Насморка», он ведь написан о Лере, и я подумал, что она могла бы сделать по нему сценарий… Но она категорически отказалась… И в связи с этим меня позвал в гости в свой загородный дом Мишка Званцев и там я встретил Леру с ее хахалем. И до меня вдруг дошло: все мои проблемы, все трудности, все приступы бешенства — из-за нее, из-за того, что я все еще люблю ее и только ее…

— А как же Марина?

— А что Марина? Она оказалась умнее меня, она давно мне сказала: «Ты бесишься оттого, что не можешь забыть Леру».

У Елены Павловны заболело сердце. Ей было безумно жаль сына. Что же он должен был пережить, чтобы пойти на такое, по его представлениям, неслыханное унижение — просить прощения у девочки, он, который вообще никогда не умел просить прощения, даже в раннем детстве?

— Димочка, а ты Лере об этом сказал? — осторожно спросила она.

— Сказал, мама, сказал.

— А она что?

— О, она мне такого наговорила… Я просил ее вернуться ко мне… А знаешь, что она заявила, когда даже не я, а Миша Званцев стал уговаривать ее сделать сценарий по «Насморку»? Она рассмеялась мне в лицо и сказала, что дочка сочтет это предательством и никогда ее не простит, что она даже не желает носить мою фамилию… — Он сжал голову ладонями. — Мама, за что мне все это?

Елена Павловна погладила сына по коротко стриженным седеющим волосам.

— За недоброту твою, Димочка. Что ты там нагородил в интервью, это конечно, пакость, но, главное, ты не принял Гришеньку. Это же сын Лериной сестры, которую Лерочка всем сердцем любила. Не могла она бросить ребенка на произвол судьбы, это было бы бесчеловечно, Дима. Та к чего же ты теперь хочешь?

— Хочу вернуть Леру.

— Боюсь, это уже невозможно, Димочка. Смирись и не ломай жизнь еще и Марине. Она же тебя любит. И постарайся все-таки наладить отношения с Катюшкой, хоть это будет ох как непросто… Ты к нам надолго?

— Если не прогоните, дня на два.

— Как я могу прогнать собственного сына? Но ты должен подружиться с Гришей.

— Мама, я не умею с детьми…

— Когда-то ты очень даже умел возиться с Катюшкой.

— Я не умею с чужими детьми, мама.

— Ну вот что, тогда лучше уезжай, пока опять не наломал дров.

— Мама, а ты Гришку тоже любишь?

— Я его очень люблю. Это такой чудесный ребенок.

— Послушай, мама, а что если…

— Димочка, мальчик мой бедный, ты хотел сказать: а что если Гриша останется у тебя, а Лера с Катюшкой ко мне вернутся? Так?

— Вот что значит мать… Именно об этом я и хотел спросить.

— Неужто ты так наивен, Дима, если не сказать, глуп? Это же абсурд!

— Но почему?

— Послушай, модный писатель, — рассердилась вдруг Елена Павловна, — тебе уже пятый десяток, и ты так эмоционально туп, что не понимаешь в своем эгоизме самых простых вещей? А ты вообще знаешь, что есть такая штука, как любовь? Не секс, не влечение, а просто любовь к ближнему, самопожертвование, наконец? Для тебя всю жизнь важнее твоего «я» ничего не было и по сей день нет. Ты, в угоду своему настроению, походя, ломаешь людские судьбы. Ты о Лере годами не вспоминал, а тут увидел ее с другим и…

— Нет, нет, мама, все не так! — Он вскочил и забегал по комнате. — Все совсем не так! Ее я любил по-настоящему и она меня тоже… Я все осознал и хочу вернуть ее, а она… Она смеется.

— Послушай, а кто этот ее новый кавалер?

— Киношник, оператор, эдакий обаяшка, рот до ушей, словом, пустое место, на мой взгляд. Знаешь, я просто сходил с ума от боли при мысли, что вот сейчас она ляжет с ним в постель…

Как же его припекло, если он так со мной разоткровенничался, бедный мальчик, с грустью думала Елена Павловна. И ничего у него с Лерой не выйдет, и, наверное, слава Богу. Он совсем не умеет любить, не дано ему. Вот поэтому его книги так холодны и рассудочны, хотя и мастеровито написаны.

К счастью, дверь распахнулась и в комнату вошел Франсуа.

— Элен, ты не хочешь познакомить меня с твоим сыном?

…— Кать, это твой папа?

— Ага.

— А он зачем приехал? За мной?

— За тобой? Еще чего! На фиг ты ему сдался?

— Я думал, он хочет сдать меня в детский дом, а тебя забрать к себе…

— Гришка, ты совсем, что ли, дурак? Какой детский дом? — рыдала Катька, прижимая к себе братишку. — Даже не думай об этом. Он на тебя вообще никаких прав не имеет, ты по закону мамин сын, она тебя одна усыновила, а этот… Он просто к своей маме приехал, он же бабушкин сын.