Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов

– Мам, не начинай, – буркнул ты.

Я посмотрел на тебя. Ты смотрел взрослым, устало-испуганным взглядом.

Я никогда не говорил тебе, сын… Об этом просто не принято говорить… Нет, действительно, я никогда не говорил тебе, как я тебя люблю. Не знаю, как об этом сказать, правда. Но я очень хорошо помню, как началась моя любовь. Когда тебе было года три, я вошел на кухню, а ты сидел на диване и во что-то играл. И в этот самый момент, оттуда-то из самой моей глубины поднялась такая всеобъемлющая нежность, о существовании которой я и не подозревал. Ничего подобного я не испытывал ни к женщинам, ни тем более к друзьям. Это была такая нежность, от которой хочется плакать, а лучше – сразу умереть, чтобы не разорвало.

С тех пор всегда, если я смотрел на тебя внимательно, я чувствовал прилив этой нежности. Этот прилив смывал все обиды и гадости, которые жили во мне. Эта нежность была тем единственным, что спасало меня в нашем доме. Я никогда не говорил тебе об этом, сынок. Написать проще, чем сказать в глаза. Почему-то проще.

Я еще раз посмотрел на тебя и произнес спокойно:

– А есть я действительно хочу.

– Возьми на плите. Там – горячее, – сказала мама, и, уже уходя в свою комнату, бросила через плечо, как водится, без пауз. – Кстати, дорогой, атынехотелбыпоинтересоваться: чемзанимаетсята, котораяназываетсятвоейженой?

– Не расстраивайся, пап, – вздохнул ты, как только мама с грохотом захлопнула за собой дверь. – Женщины – сложные создания. А наша мама – чемпион мира по сложности.

Я потрепал тебя по голове… Представляешь, я так и не научился – проявлять нежность к собственному сыну. Да что там нежность… Я до сих пор не научился по-настоящему с тобой разговаривать.

Чтобы хоть как-то поддержать разговор, я спросил:

– Интересно, а, действительно, чем занимается мама?

Ты встал, улыбнулся и сказал спокойно:

– Мне кажется, наша мама занимается романом. Как, наверное, и ты.

Ты сообщил об этом совершенно спокойно, без досады и иронии. Таким тоном обычно произносят фразы: «сегодня похолодало» или «какая вкусная говядина была на ужин».

После чего, не дожидаясь ответа – а какой, собственно, мог быть ответ? – ты отправился в свою комнату к компьютеру.

Думаю, что мой папа – твой дедушка – изменял моей маме – твоей бабушке. Разумеется, я точно об этом знать не могу, но догадываюсь. Однако мне и в голову не приходило заговорить об отцовских романах на стороне с самим папой или с мамой. Вы – другое поколение, вызывающе свободное. Ах, боже мой, как же мы любим с умными лицами рассуждать про свободу, изо всех сил стараясь при этом делать выводы неожиданные и парадоксальные. А свобода – это просто отсутствие всяких рамок, в том числе и рамок приличий. Если рамки приличий растянулись до таких размеров, что их уже становится не видно, – значит, наступила свобода.

Впрочем, ладно, не важно…

Твои слова про то, что у мамы может быть роман, то есть, возможно, у нее есть другой мужчина, подействовали на меня так… ну, не знаю… как, если бы доктор сообщил мне, что у меня – какая-нибудь ужасная болезнь.

Мне никогда не приходило в голову, что твоя мама может мне изменять. Ира была моей. Точка. До болезни… после болезни… спокойная… нервная… хорошая… плохая… в одной со мной постели или в разных… Ира, с которой можно говорить или нельзя говорить… Добрая, злая, понимающая, равнодушная, усталая, красивая, замотанная, радостная, печальная… Да какая угодно! Но всегда – однозначно и только МОЯ! Себе я мог позволить в этой жизни делать, что угодно, но даже представить, что Ирина будет чья-то, я не мог, как ни напрягал фантазию.

Странно все-таки устроен человек, человек-мужчина… Я регулярно ругаюсь с твоей мамой, мы с ней практически не разговариваем нормально, дошло до того, что ночь после премьеры, которую мы провели за обычной, в общем-то, человеческой беседой, воспринимается как из ряда вон выходящее, необыкновенное, радостное событие. Мы спим с ней в разных комнатах. Я ничего не знаю о ее жизни, она – абсолютно не в курсе моей. Попросту говоря, нас ничего не связывает, кроме совершенно взрослого сына, который, если честно, не очень-то в нас и нуждается.

И – вот ведь, какая штука! – когда после твоих слов я только подумал, что Ира уйдет от меня, мне стало так жутко, как бывало… ну, не знаю… в школе на устном экзамене по математике! Ага, с тех именно пор осталась память о неминуемом ужасе: ты понимаешь, что бы ты ни делал, как бы ни морщил лоб, кошмар этот грянет все равно, придавит тебя и расплющит. Не знаю, поверишь ли ты мне, но именно такой ужас я испытал, услышав твои слова про то, что мама может мне изменять.

Логикой этот страх не объяснить. Казалось бы, наоборот: пусть бы и влюбилась Ира в кого-нибудь, и ушла бы от меня, и освободила бы и меня и себя… В том, что твоя мама не способна ни на какие минутные адюльтеры, я убежден абсолютно, если бы и случился у нее роман, то серьезный. Роман? Серьезный? Долгие отношения с другим мужчиной? Ну, и замечательно! И узел бы наш семейный разрубился бы наконец, и я бы получил свободу «безрамочную», но при этом не родилось бы у меня никакого чувства вины, а, наоборот, превратился бы я в несчастного, брошенного мужа, который нуждается в жалости и поддержке. И наши с тобой отношения, уверен, от этого бы только окрепли. Все, вроде бы, чудесно.

Но я почему-то так испугался, что пошел в кабинет, рухнул на свой матрац, заставил себя уснуть мгновенно, только бы про ужас этот не думать, не представлять его в фантазиях и картинах.

Нет, согласись, странно все-таки устроен человек, человек-мужчина…

х х х

Я пришел вовремя, но Алина меня уже ждала: она сидела в своей машине и разговаривала по телефону. Говорила она яростно, увлеченно, никого и ничего вокруг не замечая, в том числе и меня, и я смог разглядеть ее внимательно, без суеты и спешки.

Женская красота, сын мой, бывает доброй, а бывает и злой. Глядя на одну женщину, мужчина размышляет: «Вот сука какая, но я ее все равно завоюю!» Глядя на другую, и думает иное: «Какая удивительная женщина, рядом с ней мне будет тепло и уютно». И тут уж – кому что нравится. И злая красота вовсе не хуже доброй, а добрая вовсе не притягательней злой. Поиски и приятие той или иной женской красоты зависят от того, насколько ты в этой жизни устал: одни приключений ищут, другие пристань.

Алина была прекрасна, без сомнения, красотой доброй – такой, которая вызывает мысли о тепле, уюте, понимании и защите от всяких жизненных неурядиц. Алина заметила меня, улыбнулась и жестами попросила: мол, еще секундочку. Я тоже улыбнулся: конечно. И отошел, чтобы не стоять у нее над душой.

И вот, когда я отошел и чуть издалека посмотрел на темпераментную Алину, я почувствовал, что с этой женщиной, – наедине с которой я провел всего каких-то полчаса – мне хорошо и спокойно. Не когда-то там в будущем станет хорошо и спокойно, а вот именно сейчас именно хорошо и именно спокойно. И снова, как и на первой нашей встрече, я не просто чувствовал, но знал: с этой женщиной появилась у нас общая дорога. Куда заведет этот путь – неясно, но то, что мы будем двигаться по нему вместе – очевидно. Поэтому не надо дергаться, нервничать, мы уже идем вместе по дороге. Всё. Это случилось.