Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов

– И как вам?

Она улыбнулась:

– Вы представляете, я сейчас скажу: «Не понравилось»? Вы ведь меня выгоните? А мне, действительно, очень нужно взять у вас интервью.

Я не знал, что отвечать, потому что если ей не понравился мой «Сад», – тогда и в самом деле, о чем с ней разговаривать? А, с другой стороны, побеседовать с ней как раз очень хотелось. Это хорошо, что она не стала, как это делают все, договариваться со мной по телефону, а сразу пришла сама. Но, с другой стороны, если ей не понравился «Сад»…

Она подождала несколько секунд, дав мне насладиться собственной беспомощностью, потом поднялась на ступеньку, как бы навстречу ко мне, и произнесла тихо:

– Но мне приятно, что нет нужды обманывать. «Вишневый сад» мне очень понравился, как и «Три сестры». И знаете, почему?

Сейчас скажет: потому, что эти спектакли про меня, – раздраженно подумал я.

Но Алина сказала совершенно другое:

– Потому что мне тоже всегда казалось, что Чехов не любил людей, только я боялась об этом говорить. А вы вот не испугались.

Высокая. С тонкой беспомощной шеей. С красивой грудью. С длинными ногами и длиннющими руками, которые летают по воздуху, словно сами по себе. И на вопросы умеет отвечать неожиданно. И смотрит умно. И себя оценивает через меня. В общем, все хорошо. Все – ладно, складно, чудесно и правильно.

Ну, и почему же тогда нельзя подскочить сразу, да за руки схватить?

Нельзя. Никак нельзя. Нельзя, ни в коем случае.

А почему, собственно?

Ведь все же понятно и очевидно с первых секунд. Я окликаю, – она поворачивается. Я оцениваю ее, она оценивает себя, через меня…

Да нет – раньше еще, до всех этих оценок. Бывает так: предчувствие будущего мгновенно превращается в знание его. Мгновенно. В секунду. Ни я – ей, ни она – мне еще ни слова не сказали. Ни она моего, ни я ее голоса еще не слышали. Я не знаю, чем пахнут ее волосы, а она не ведает, каков вкус моего поцелуя. Я еще не умею отличать среди десятков звука ее шагов, а она еще никогда не чувствовала силу моих рук. Еще не было между нами ничего, совсем-совсем ничего между нами не случилось, даже взглядов. Еще даже не произошел тот взрыв, от которого родится наша с ней Вселенная…

Но я и она уже превратились в «мы». И оба знаем про это превращение, не предчувствуем, сынок, а вот именно – знаем.

Так почему же нельзя взять за руку, сказать:

– Алин, мы ведь все понимаем, оба? Да? Я не ошибся ведь, правда?

И она ответит глазами на вопрос, который вообще не требует ответа. Потому что здесь ошибок быть не может. Ошибки – они, вероятно, потом пойдут, когда жизнь начнет сопротивляться любви, и, возможно, ей даже удастся победить. Да, сынок так бывает, что слабая жизнь одолевает сильную любовь, потому что любовь иногда так устает, что сдается практически без боя. А еще случается так, что мудрой жизни удается объяснить подростку-любви, что ее, любви, вообще не существует… Но это все – потом, потом, не сейчас.

А сейчас бы Алина глазами ответила на вопрос, который вообще не требует ответа. И я бы ее обнял, и поцеловал, и мы бы пошли куда-нибудь в обнимку, отчего-то совершенно не удивляясь свалившемуся на нас чуду. Мы пошли бы, твердо зная (зная, а не чувствуя!), что у нас начинается именно та любовь, которая есть обмен душами.

Но – нельзя. Никак нельзя. Нельзя, ни в коем случае.

Почему так? Потому что – так. Так и по-другому – никак.

И ты уже понимаешь, что никакой «прекрасной поры предлюбья» здесь не будет, здесь – солнечный удар, желание объединиться с ней, которое требует немедленного удовлетворения.

Но – нельзя! Понимаешь? Нельзя! А что можно? А можно превратиться в спокойного, выдержанного человека – народного артиста, худрука и так далее, которому придется некоторое время проживать чужую, не интересную и не нужную жизнь, не задавая ни себе самому, ни миру лишних вопросов.

И вот мы идем в мой кабинет. И я спрашиваю: мол, для какого издания? И Алина чего-то там отвечает. И я чего-то опять говорю. И она чего-то. И я – чего-то забавное. И она смеется. Всё это похоже на то, как, скажем, в падающем самолете два человека обсуждают решение теоремы Ферма: самолет падает, а они произносят всякие умные слова, не обращая на жизнь вообще никакого внимания в абсолютной уверенности, что все будет, как надо. И вот у самой земли самолет вдруг прекращает падение и летит уже ровно и спокойно. Потому что бывают такие ситуации, когда жизнь совершенно не нуждается в нашей помощи, она сама идет так, как ей кажется нужным, а наше вмешательство ее, жизнь, даже раздражает.

И вот мы сидим в кабинете.

Алина говорит:

– У вас – уютно тут.

Я улыбаюсь молча.

На самом деле, жизнь остановилась, и все эти разговоры не имеют ровным счетом никакого значения. На жизнь можно будет снова обратить внимание, когда самолет выровнится и полетит, как надо. А пока…

Входит секретарша Оля: длинные ноги, глубокое, но напрасное декольте, вечно удивленные глаза. Неудавшаяся актриса, женщина, постепенно совершающая переход из: «Какая офигенная девка!» в: «Она еще ничего, правда?»

– Вы – чай, кофе? – спрашивает Ольга.

Алина отвечает вежливо:

– Я зеленый, если можно.

– Конечно, – Ольга старается быть гостеприимной. – А вам как всегда? – вопрос, как и сопровождающая его улыбка, обращены ко мне.

Я продолжаю играть роль, отвечаю сухо:

– Мне как всегда.

Какая, черт возьми, тоска!

Зеленый чай и кофе со сливками появляются мгновенно: Оля знает свое дело.

«Интересно, – думаю я. – А кто-нибудь когда-нибудь видел Олю на сцене? Я, например, нет. Ее мне уже рекомендовали как неудавшуюся актрису и хорошую секретаршу. Кто и когда поставил на нее это клеймо?»

Но эти мысли – лишние. Пустые. Как и все остальное, впрочем. Этого всего на самом деле нет. А все, что существует, что существенно – оно внутри. И никак и ни за что нельзя его выпускать наружу.

Алина достает крошечный диктофон, начинает задавать вопросы. Вопросы – хорошие, умные, интересные, на них хочется отвечать… Нет, конечно, на самом-то деле, хочется другого, но, если уж отвечать – то хоть на такие вопросы, которые не раздражают.

Я замечаю – отмечаю – как хорошо одета Алина: сексуально и со вкусом одновременно. Одежда мужчины говорит только об одном: есть ли рядом с ним женщина и какой у нее вкус. Наряд женщины говорит о ней все. По сути, одежда женщины – это ее паспорт, причем дающий информацию гораздо более полную и, главное, интересную, нежели паспорт настоящий.

Я – умна, сексуальна, независима, а, если тебя интересует вопрос: «Счастлива ли я?», то засунь его себе в какое-нибудь свободное место, потому что на такие вопросы я отвечаю только тогда, когда сама сочту нужным, – вот вкратце, что говорит об Алине ее одежда.