Желтая гора - Галина Миленина

– Я знаю, я же здесь каждый день. Если я не покормлю, сама не ест.

– Психолог к ней приходит, но результат нулевой – неизвестно, что с ней произошло. Если б узнали, то понимали, как работать. Вам удалось установить события той ночи, когда она пропала?

– Нет, – слукавила мать. Знала все. Принять не могла правду, себя щадила. Старуха призналась: заходил морячок незадолго перед выпускным за Элькой, и после внучка зачастила к бабушке. И в ту ночь в его квартире барышня была, только девица простучала каблучками и уехала на такси. А после, вероятно, к нему явилась Эля. И осталась до утра. А утром орал как зарезанный. От его криков и проснулась, к двери подошла, в глазок увидела, как Элька пронеслась вниз с платьем в руках. Использовал девчонку и вышвырнул, решила старуха. Дочери призналась не сразу, гнева ее боялась, – виновата, не уследила. А морячок поспешил в море уйти раньше срока.

Через полтора месяца приглашенный в больницу гинеколог, осмотрев пациентку, установил беременность – 6 недель. И Эля заговорила прозой. Она попросила не разглашать ее тайну. Ее позор. Врач обещал. Обещал и сказал лечащему доктору. А лечащий – матери. Эльку выписали. Глушить ее дальше препаратами, означало убивать ребенка. Пусть сами дальше справляются, лечение прописали.

Другая жизнь, уже третья другая, за столь короткий отрезок: Эльке сделали аборт – веская причина развязала руки матери, которая и думать о преждевременном рождении внука не желала. Не надо на себя брать вину за убийство – сильные препараты могли уже сделать из будущего ребенка инвалида или идиота.

Шла из больницы пешком, физически ощущая себя выпотрошенным цыпленком, откуда-то, из глубин памяти, без усилия воли, сами возникали строки. Шла и шептала:

И снова встречные оборачивались, заметив странное выражение девушки, и шепчущий, кривящий болью рот. Снова по дороге шла «Лямка», «белая ворона», «изгой».

Придя домой, собрала нехитрые пожитки и уехала из родного, когда-то горячо любимого Севастополя, не простившись с матерью. В восточном Крыму устроилась в туристическое агентство экскурсоводом, сняла угол. В разгар летнего сезона да еще со знанием двух иностранных приняли с радостью. Другая жизнь. Свобода. И понеслось: вино, море, солнце, чужие незнакомые люди смотрели в рот, заслушивались. Каждый уголок, каждое историческое место дополняла сама стихами, фактами из жизни, автобиографией авторов, живших или отдыхавших и творивших здесь в былые времена. Мужчин долго не допускала к телу. Со временем родилась другая Элеонора, больше Нора, чем Эля. Она впускала в себя понравившегося мужчину и, «отымев», как выразился когда-то морячок, сразу вышвыривала из своей жизни, как он выкинул Элю.

Иногда он приходил во сне. И там, во сне, она любила. Просыпаясь, долго плакала, заливая душевную рану вином, плакала и пила.

Потом возник в ее жизни художник. Совершенно другой и чем-то неуловимо похожий на Игоря. Она повелась на это сходство, которое, возможно, было только в одном – нежном отношении к собакам и кошкам. И конечно, к ней.

…Эля еще не вернулась с работы. Художник сидел перед мольбертом посреди комнаты, набросав первый слой на холст, размешивал краски, когда в дверь постучали. Вытерев о ветошь руки, нехотя пошел к двери: кого черт принес? Он не любил, когда ему мешали в минуты творчества. На пороге стоял бритоголовый голубоглазый мужчина, крепкого телосложения, средних лет.

– Можно? – И, не дожидаясь приглашения, шагнул в прихожую.

– Вам кого? – удивился Дмитрий.

– Тебя, – спокойно ответил незваный гость и достал из внутреннего кармана плаща бутылку шотландского виски «Blu Label».

Дима озадаченно смотрел, как мужчина прошел в зал, поставил на стол бутылку, огляделся, снял плащ, предварительно вынув из него вторую бутылку, небрежно бросил плащ на спинку дивана и только потом вспомнил, что не представился, и протянул хозяину руку, прямо и светло посмотрев в глаза:

– Игорь.

– Дмитрий, – ответил художник.

Дима пошел на кухню за стаканами, заглянул в холодильник, соорудив на скорую руку нехитрую закуску из помидоров и колбасы, вернулся с тарелкой: Игорь стоял перед портретом Стрекозы.

– Это жена, – произнес Дима с гордостью и заметил, как гость нахмурился.

Выпили. Сорокатрехградусный восемнадцатилетней выдержки напиток обжег гортань и оставил приятный шоколадный привкус, который хотелось продлить, а не портить едой. Игорь налил по второй: будем! Снова выпили, звякнув стаканами. Дима занял выжидательную позицию и не спрашивал Игоря о причинах визита. У него было две версии – либо тот попросится на охоту, либо сделает заказ. Найдя путь к сердцу мастера через дружеское застолье, можно хорошо снизить расценки на работы. Дима помнит, как полгода расписывал одному олигарху стены огромного бассейна райскими видами. И в итоге получил копейки, но сегодня он будет бдительным и никаких договоров во хмелю не допустит.

– У тебя можно курить?

– Нет, выйдем в беседку во дворе.

Художник захватил виски, стаканы, и они вышли. Пили поровну, хмелели неодинаково: у Игоря – ни в одном глазу, Дима же разомлел и стал многоречив, перескакивая с одной темы на другую, говорил без умолку про великих художников, про оружие, случаи забавные, иногда нелепые, случавшиеся на охоте. Про козленка говорить не хотел и никогда никому не рассказывал. А вот давний случай вспомнил: он тогда сидел в засаде, когда услышал сильный треск кустов и два красавца муфлона с шикарной шерстью до земли, с крупными закрученными рогами, с большими навыкате глазами, вышли на него. Они шли мощно и уверенно, глядя в упор на Диму, и он прочитал в их взгляде: «Пропусти!», и он пропустил. И пропустил бы эту благородную пару, внушающую уважение даже в том случае, если бы не были внесены в Красную книгу. Он почему-то был уверен, что это он и она, семья.

Через несколько секунд кто-то из охотников сверху пустил в него жакан, хорошо, что вошел в ствол дерева, не срикошетил. Дима долго гадал, кто, но так и не узнал. Зато понял, что самый лучший способ избавиться от врага – пригласить его на охоту. Здесь возможно все. И никто не докажет, что это не несчастный случай.