След черного волка - Елизавета Дворецкая

– Ты кто такой? – грозно прогудел Велес из‑под своей личины, которая чуть не на локоть прибавляла к его и без того высокому росту.

– Я – Перун! – объявил Бранемер, показывая топор со знаками огня на рукояти. – Пришел за Ладой, невестой моей. Пропусти!

– Не пропущу! Одолей меня, если такой удалый, тогда и проходи.

Между ними завязалась драка; Велес крепким посохом ловко отбивал удары топора, народ кричал, прыгал, производил как можно больше шума, подбадривая Перуна. Эта игра захватила всех, и казалось, исход ее не шутя определит судьбу мира: придет ли весна?

Наконец Перун изловчился обойти Велеса, неуклюжего в длинных тяжелых шкурах, обхватил и повалил наземь. Народ завопил еще сильнее, теперь уже от радости. Несколькими ударами топора Перун «разбил» дверь подземной темницы и спустился по лестнице в темноту.

Лютава, в ярких красно‑белых одеждах, ждала его, вытянувшись на лежанке и с головой укрывшись медвединой. Распущенные и расчесанные волосы были красиво уложены вокруг головы, будто солнечные лучи.

– Где же ты, моя желанная? – позвал Бранемер, подойдя. – Проснись, весна наша красна, кончилась зима. Выйди, белый свет озари, людям тепло принеси!

Встав на колени, он откинул край шкуры. Лютава лежала с закрытыми глазами, будто его не слыша. Бранемер взял ее неподвижную руку и осторожно надел на палец витое золотое колечко – то самое, что пробуждало уже десятки поколений юных богинь и было, по преданию, получено Витимером Старым из рук той, небесной Лады. Потом улыбнулся и поцеловал ее; она тут же открыла глаза и оттолкнула его, чтобы не слишком увлекался.

– Как же долго я спала… – томно проговорила она, глядя в темную кровлю.

– Вставай, заждались тебя на белом свете! – Бранемер снял с нее шкуру и помог встать.

Но это было еще не все. Когда Бранемер поднялся во двор, вслед за ним из Подземья брело чудище, укутанное в медвежью шкуру, с личиной на голове, где была медвежья морда с оскаленными зубами, – как есть медведица. Она шла, покачиваясь и приплясывая, и рядом тут же заиграли рожки, народ принялся хлопать в лад. Медведица покинула двор Берлоги, поднялась по тропке, усыпанной зерном, на вершину горы, на площадку святилища. Там ее окружили волки, и началась весенняя медвежья пляска. Лада выходит в белый свет в медвежьей шкуре, в которой спала всю зиму, и ее еще надо было сбросить. Она плясала, как медведь, когда он чешет спину о дерево: покачиваясь на ногах, вертя спиной в лад оглушающей гудьбе, а «волки» бегали по кругу посолонь, приседая и кружась. Круг шел все быстрее, сама медведица начала вращаться, подпрыгивать вместе с волками, и народ хлопал, кричал, скакал. Шум и напряжение возрастали, все ждали, что вот‑вот случится долгожданный перелом, весна выйдет, солнце взойдет!

И вот шкура взлетела, будто темное крыло, и рухнула на мокрую землю. Фигура девушки, одетой в белое, показалась ослепительной вспышкой, и раздался общий вопль. Солнце вышло из‑за туч, весна явилась в мир! «Волки» положили Лютаве под ноги щит, она встала на него, и трое подняли ее на плечи – теперь она, в белом, с распущенными волосами, украшенная серебром и пестрыми бусами, возвышалась над толпой, как истинное солнце в небе.

А Лютава и сама задыхалась от пляски и восхищения. Ее подняли, казалось, в самое небо; с вершины горы ей было видно далеко, и вся земля расстилалась перед ней весенним полотном, только что сошедшим со стана великой пряхи – Макоши. Небо, нежно‑голубое, чистое, открытое, было так близко, что сделай шаг – и окажешься там. Это было непередаваемое ощущение: оставаясь в теле, она, казалось, могла идти меж облаков, как в тот день, когда Ветровей возил ее к небесному жилью Огненного Змея. Она взглянула вверх – не увидит ли крылечко сестры своей, не смотрит ли на нее Молинка, радуясь встрече? Сейчас Лютава ощущала полное слияние с духом богини, которую чествовали в ее лице, была всемогуща и необъятна, как это небо. И именно поэтому в ней не осталось ни человеческих чувств, ни желаний; она могла все, но хотела лишь одного – светить, дарить тепло земле, крутить колесо всемирья…

«Опускай, опускай!» – Яровед, уже снявший личину «побежденного Велеса», яростно замахал рукой Витиму и его «волкам». Сияющее лицо Лютавы вдруг испугало его: показалось, она и правда сейчас шагнет с щита на воздушную тропу и уйдет, или змей летучий прянет с небес и унесет…

Девушку спустили на землю, Бранемер тут же подал ей руку: у нее кружилась голова, с непривычки на земле было трудно стоять.

И тут Колояра и ее дочери завопили, давая знак к началу нового действа. Толпа раздалась, послышались испуганные крики: появилась Старая Марена. Прежняя хозяйка земного мира не хотела уходить, отдавать власть молодой сопернице. Она была одета в черный козий мех, со страшной зубастой личиной, в руке держала большой железный серп.

В прежние годы Старую Марену изображала княжеская мачеха Данеборовна – старшая жрица. Но теперь ее больше не было, и в черных шкурах вышла преемница – одна из Бранемеровых теток, Божерада.

Теперь завязалась драка между двумя богинями, белой и черной. Народ такими же громкими криками подбадривал Ладу, которая солнечным лучом металась вокруг неповоротливой Марены, ловко избегая встречи с серпом и охаживая ее топором Перуна. Под шкурами на бока Божерады было наверчено в несколько слоев пакли, смягчавшей удары, и все‑таки Лютава старалась бить больше по воздуху рядом, чем по ее бокам. Пройдут годы, и нынешняя Лада сама станет Старой Мареной – в этом жрицы повторяли судьбы обычных женщин, которые из дочерей становятся сперва женами, а потом и бабками. Дочери княжеских родов, рожденные быть старшими жрицами в своих племенах, с детства приучались к обрядовым действиям, в том числе и поединкам, что тоже требовало особых умений.

Изловчившись, Лютава подскочила к Божераде и обхватила за пояс. Старуха не противилась – как и настоящая Марена в эту пору, она устала прыгать, запыхалась и желала сдаться. Под крик толпы Лютава потащила ее к краде и с размаху посадила туда; Божерада легла на кучу дров и вытянулась, признавая свое поражение. Грозный серп выпал из ослабевшей руки.

Вышли еще три «медведя» в шкурах и личинах, принялись плясать вокруг победительницы Лады. Когда пляска закончилась, на краде уже лежала почти такая же Марена, в тех же одеждах, с закрытым лицом, но только соломенная. Божерада, сбросив шкуры, скрылась в обчину – выпить воды и передохнуть. Более тридцати лет назад и она, тогда молоденькая девушка, несколько лет перед замужеством провела в зимнем заточении и вспоминала теперь, как, в Медвежий велик‑день выйдя на волю, боролась со своей бабкой Витимогой, тогдашней старшей жрицей и воплощением Старой Марены. И каждую весну в этот день, на пиру, бабка принималась рассказывать, как она, в свою очередь, была Ладой и волочила на краду стрыеву старшую жену Будимилу, дочь жиздринского князя Дедогнева… Эта цепь уходила в бесконечность, соединяя века и поколения, землю и небо. Каждый, кто так или иначе принимал участие в этом празднестве, помогал хранить равновесие мира, подставлял плечо под тяжкий груз, что держат боги. И бешено бьющееся от усилий сердце старой женщины переполнялось восторгом и гордостью: всю жизнь она и ее род делали что могли ради устойчивости и обновления мира, плечом к плечу с богами…