Серебро и свинец - Андрей Уланов

– Ваше слово, товарищ Шойфет, – негромко скомандовал майор наконец.

Переводчик завозился в глубине кабины, пытаясь выцарапаться на свет. В это время толпа зашевелилась. К БТРам проталкивался пожилой мужик, отличавшийся от прочих затертым жупаном с тяжелой медной бляхой на груди. Бляха придавала ему вид не то добровольца-дружинника, не то городового.

* * *

Староста Тоур взирал на самоездные железные гробы с глубоким, тоскливым недоумением. Конечно, староста себя считал человеком ученым. Как-никак его стараниями деревня наняла для общей скуллы самолучшего учителя, да и вообще не годится старшому в чем-то уступать своим младшим. Но старые суеверия умирали в его душе тяжело и неохотно. Всем ведь известно, кого полагается в железных гробах селить – упырей полуночных, трупоедов могильных, чтобы те зубами не могли прогрызть домовину изнутри да выходить потом из могил, чтобы питаться кровавыми муками неосторожных. И зрелище примостившихся на краю деревенской площади громадин, небрежно выкрашенных в неопределенно грязные цвета, всколыхнуло в его душе прежние страхи.

Однако сидевшие на гробах люди совсем не походили на покойников. Да и вылезавшие по одному из железных внутренностей – тоже. И староста Тоур, поборов внутреннюю дрожь, шагнул вперед, вежливо кланяясь гостям.

Навстречу ему выступил нерослый, дородный мужик, чья одежда была под стать владетельской украшена золотыми побрякушками – ишь, даже пуговицы желтым блестят! Ежик седых волос почти скрывала смешная плосковерхая шапка, над козырьком которой красовалась хитрая золотая штуковина вроде женской сакты. За плечом пожилого маячил долговязый юнец, на котором нездешняя одежда пришельцев висела мешком.

Седой решительно протянул старосте руку и что-то бросил на резком, странно звучащем для эвейнского уха варварском наречии.

– Приветствую вас, – на скверном едином промолвил юнец – как догадался староста Тоур, толмач.

– И вам привет, коуне, – степенно промолвил староста.

Наступило неловкое молчание. Староста Тоур решительно не понимал, что нужно здесь этим чужеземцам, если воевать они не хотят, а майор Кобзев выжидал, как отреагируют местные на появление советских солдат, и только, не дождавшись, негромко бросил Леве:

– Скажите им, что мы… м-м… заморские купцы. Если ваш друид не наврал, то лучше не распространяться пока, что мы с Земли.

Лева покорно перевел.

– Из-за Восточного окияна? – переспросил староста, не решаясь утереть со лба выступивший от облегчения пот. – Далекенько же вас занесло, почтенные коуны.

Лева перевел и это. Теперь пот пробил уже Кобзева. Ему как-то не пришло в голову, что отсутствие портовых городов – да и портов, – на обследованном участке близкого побережья не означает, что местные жители плохо знакомы с географией.

– Товарищ Шойфет, – вполголоса потребовал он, – как-нибудь так выспросите у него, часто ли сюда варяжские гости наведываются, чтобы подозрений не вызвать.

– Коун… а как величать вас, коун? – поинтересовался Лева, чтобы потянуть время.

– Тоуром меня кличут, – степенно ответил староста. – Тоур ит-Таннакс, староста здешний. Только коуном меня не зовите, почтенный, а то уж больно смешно. Оннат Тоур я был, есть, да и помру, видать.

В тонкости эвейнского этикета Лева посвящен не был, а потому покорно принял совет.

– Так… оннат Тоур, неужто к вам часто гости заморские наведываются?

– То-то и оно, что нечасто, – ответил староста. – Последние, почитай, лет… тридцать, а то и поболе, тому обратно были. А тож что вам? Края у нас малолюдные, торговли мало, сами знаете небось, не мне вам рассказывать. Разве редкости какие… Оно, конечно, если б торговлишку какую наладить постоянно, с теми же Бешеными островами, то и пристань в устье Драконьей срубить можно было б, и караваны направить. Да вам, безвластным, куда наладить? Почитай, вождь очередной сменился, вот и послал вас, горемычных, через море-окиян, верно я говорю, коун толмач?

Лева перешептал всю тираду на ухо Кобзеву – в меру своего разумения, конечно, потому что половину деревенских словечек старосты он понял только по контексту или не понял вовсе.

– Мы… – заговорил майор через Леву, – не безвластные. Мы посланники великой державы. Мы хотим наладить… взаимно выгодную торговлю. Как вы говорите, постоянно.

Староста усмехнулся несколько покровительственно.

– Как ни сколотит себе очередной вождь банду, так в ровню великому Эвейну метит, – проговорил он обыденным голосом. – Навидался я таких…

– Мы – большая страна, – доказывал Кобзев. – У нас большое войско. У нас все жители сыты и грамотны. Мы богаты. Сейчас мы пришли не с товаром для торговли, а с… дарами. Чтобы эвейнцы прониклись к нам добросердечием и увидали, что мы не… не…

На этом месте Лева сбился. Кобзев сказал «не второстепенная держава», но строй эвейнского языка не позволял употребить эти слова в одной фразе. Держава была Эвейном, а Эвейн был Державой – единственной, с большой буквы. Одно это могло бы навести майора на разнообразные невеселые мысли, если бы Лева сообразил ему об этом сообщить.

– …Не дикари, – закончил Лева фразу.

Староста подозрительно покосился на БТРы, Кобзев, не оборачиваясь, махнул рукой, и по его сигналу солдаты принялись выгружать из машин и вываливать на расстеленные тут же, на площади, полотнища брезента ящики со сгущенкой. Старлей бросил что-то полушепотом сержанту Беловскому, и тот поднес Кобзеву ложку и вскрытую банку. Гэбист демонстративно запустил ложку в густую желтоватую массу и отправил себе в рот большой ком, моля бога и партию, чтобы только не поперхнуться. Из всех сладостей он признавал только шоколад, понимая, что это дичайшее барство, но будучи не в силах себя перебороть. Но он слышал где-то, что примитивные народы, как правило, готовы поглощать сладкое в любых количествах, точно дети.

Староста Тоур подозрительно глянул на предложенную ему банку, осторожно понюхал содержимое и проговорил что-то на своем зубодробительном языке, на слух Кобзева напоминавшем немецкий.

– О чем это он? – поинтересовался гэбист, сообразив, что Лева почему-то оставил реплику без перевода.

– Я не совсем уловил… – пробормотал переводчик, заливаясь предательской краской, и, натолкнувшись на бешеный взгляд Кобзева, добавил: – Он спрашивает, не отравим ли мы его этими… соплями.

* * *

Обри Норденскольд постарался сделаться как можно незаметнее. Особых успехов он не добился – трудно остаться незамеченным, когда в штабной палатке, кроме тебя, находятся всего трое. Кроме того, он и сам понимал, что волнуется, в сущности, зря. Адъютантская должность наделяла его замечательной безответственностью. За приказы, переданные Обри, отвечать будет адмирал, а верней сказать – исполнители этих приказов, на которых Дженнистон не преминет взвалить всю вину. Так что тревожиться нечего.

Но всякий раз, когда взгляд его падал на белое, постаревшее в десять минут на десять лет лицо подполковника Макроуэна, командовавшего сборным отрядом морской пехоты, Обри снова передергивало.