Вторжение. Книга 2. Смерть ночи - Джон Марсден

– А я просто побежала, – прошептала Фай. – Прости, Робин. Я потеряла голову и побежала. А потом заметила, что за мной кто-то гонится. Я надеялась сначала, что это ты, но шаги были совсем другие. Я окликнула, но никто не ответил. А солдаты приближались, так что я помчалась дальше. Старалась увести их в сторону от этого места, а потом как-нибудь скрыться, но не получилось. Потом я забилась в ежевику. Спряталась. Я там ждала очень долго, пока не решила, что они все уже, должно быть, ушли. Я не слышала, как они уходили, но подумала, что никто не стал бы сидеть в темноте, в засаде, столько часов подряд. И решила выбраться из зарослей. Но тут за мной сразу кто-то побежал. Я закричала и опять бросилась наутёк. Просто бегала и бегала в кустах. Так устала… Потом наткнулась на скалы. И подумала, что лучше идти сюда. Понадеялась, что здесь кто-нибудь будет. Но мне так жаль… Я на всех навлекла опасность. Мне не следовало так поступать.

Мы тут же утешающе загудели:

– Да брось ты!

– Всё нормально!

– Я и сам точно так же сделал бы!

Но я что-то не заметила, чтобы это утешило Фай.

Сама немало испытавшая сегодня, я содрогнулась при мысли о том, какую ужасную ночь пережила Фай. Ведь она в тёмном буше пыталась оторваться от преследования, а потом побежала сюда, к белому дереву, даже не представляя, будет ли здесь кто-нибудь. Она просто чувствовала, что дальше скрываться не в силах, а когда доберётся до нашей «лестницы», ей придётся лицом к лицу встретиться со смертью… Ночь оказалась страшной для всех нас, но для Фай, наверное, в особенности.

И это если с Ли всё более или менее в порядке.

– Послушайте, всё ещё темно, – снова заговорила Робин. – И что нам делать? Ли пропал, этот парень без сознания и прямо у самой лестницы на дороге в наш Ад.

Гомер наконец тоже проявил некоторые признаки жизни. Всем сейчас приходилось туго. Мы пытались нормально думать, нормально говорить, но слова выдавливались медленно, как зубная паста из тюбика.

– Мы можем ещё немного подождать, – сказал Гомер, – чтобы прийти в себя. Они ведь не станут в такой час бродить по бушу и искать выживших, да и своего искать не пойдут. Для них это слишком опасно. Скорее всего, они думают, что уничтожили всех. А этот, который гнался за Фай, наверняка новобранец.

– Но что случится… – Мне пришлось откашляться и начать заново. – Что случится, если через час-другой этот солдат всё ещё будет жив?

Гомер даже не посмотрел на меня. Он хрипло произнёс:

– А то же, что ты сделала с тем парнем на Баттеркап-лейн… которого я ранил.

– Это совсем другое дело, – возразила я. – Тот в любом случае умер бы. Это была эвтаназия.

– А ты посмотри на этого, – сказал Гомер. – Он тоже не выживет. Или превратится в овощ.

– Ты этого не знаешь. – Я попыталась объяснить лучше: – Там всё было сгоряча. Не думаю, что смогла бы повторить это в других условиях.

Самым странным и тяжёлым мне казалось, что мы вообще вели такой разговор. Нам бы болтать о дискотеках и имейлах, об экзаменах или любимых музыкальных группах… Как вообще такое могло случиться с нами? Как вышло, что мы прятались в тёмном буше, замерзшие, голодные и перепуганные, рассуждая о том, кого мы должны убить?

Мы не были к этому готовы, у нас не имелось никаких знаний… Мы даже не понимали, правильно ли мы поступаем. Обычные подростки, такие обычные, что даже скучно. И вот за одну ночь наш мир перевернулся с ног на голову. С нашего дома сорвали крышу. Потом начали срывать занавески, ломать мебель, жечь дом, а нас выбросили в ночь, и пришлось бежать, прятаться и жить, как дикие звери. Не осталось никакой опоры, никакие стены больше не защищали нашу жизнь. Мы существовали в долгом кошмарном сне, где приходилось создавать собственные правила, формулировать новые ценности, слепо брести наугад, надеясь не наделать слишком много ошибок. Мы цеплялись за то, что знали, что считали правильным, но всё это у нас постепенно отбирали.

Может, мы бы вскоре остались ни с чем или с новым сводом законов, правил отношения к миру и поведения, и в итоге просто перестали бы узнавать самих себя…

Да, мы могли кончить тем, что превратились бы в некие существа – изуродованные, искажённые, лишь слегка своим обликом напоминающие людей, которыми были прежде.

Конечно, были моменты – и даже иногда дни, когда мы действовали как «нормальные», смутно напоминая себя из прежних дней. Но всё равно это было уже не то. Даже эти моменты были испорчены всем происшедшим с нами, жутким новым миром, в который нас втолкнули. И казалось, этому нет конца, и нет никаких знаков того, во что мы должны превратиться, ничегошеньки. Просто выживание изо дня в день.

Гомер наклонился над молодым солдатом, лежавшим на земле, и начал шарить по его карманам. Он одну за другой извлекал вещи, а мы молча за ним наблюдали. В темноте сложно рассмотреть подробности, но в небольшой кучке предметов оказались бумажник, нож и пара ключей. Потом из нагрудного кармана Гомер достал маленький фонарик, не больше авторучки, и включил его. В луче фонаря я наконец осознала, насколько плохи дела у солдата. Из его ушей и носа сочилась кровь, вся голова была в крови, так что волосы намокли и слиплись. И ещё я увидела, насколько он молод, может быть даже моложе нас. Кожа на его лице выглядела так, словно её никогда ещё не касалась бритва. Мне пришлось энергично и резко напомнить себе, что это – потенциальный насильник и убийца. И в то же время я знала, что убить его не смогу.

– Мы можем оттащить его куда-нибудь подальше, – с сомнением в голосе предложила Робин. – Чтобы никто не смог связать его с нашим деревом и со скалой.

– А если он очнётся? – спросила я. – Мы же не доктора и не знаем, что может быть.

– У него, как минимум, сотрясение мозга, – с ещё большим сомнением сказала Робин. – Он, скорее всего, не вспомнит, где был и что случилось.

Никто даже говорить не стал о недостатках такого плана.

Мы молча сидели, глядя на солдата. Примерно через час я начала осознавать, что наши проблемы могут решиться сами собой. Жизнь медленно и очевидно вытекала из него. Он умирал, лёжа на земле прямо перед нами, а мы наблюдали за этим, не говоря ни слова. Мы вряд ли могли хоть что-то для него сделать, но даже и не попытались ему помочь. Мне стало грустно. Пока мы сидели рядом, у меня возникло ощущение странной близости с ним. Смерть выглядела такой личной, она была так близко, подкрадывалась медленно, почти ласково. Касаясь солдата, она касалась нас всех. Каждые четверть часа Гомер включал фонарик, но на самом деле нужды в этом не было, хотя под деревьями было всё так же темно. Я видела, как поднимается и опускается грудь под мундиром, ощущала, как тело борется за каждый следующий вздох. И сама начала сдерживать дыхание, когда солдат выдыхал, желая, чтобы он снова набрал воздуха. Но постепенно вздохи становились слабее, а паузы между ними удлинялись.

Ночь была холодной, а потом наступило холодное утро, но я впервые не ощутила этого. Фай, отвернувшись от солдата, прижималась ко мне и таким образом помогала сохранить тепло. Время от времени она вздрагивала, возможно от холода. Робин сидела возле головы солдата, спокойно наблюдая за ним. В её лице было что-то прекрасное. Гомер сидел чуть дальше, он тоже был внешне спокоен, но его лицо время от времени омрачала тёмная тень, и в том, как он наклонялся вперёд, виделось некое нетерпение. Гомер был похож на взведённый курок. И я нервничала, видя его таким.