Душой и телом... - Ирен Беллоу

Тесно прижавшись друг к другу, они прислушивались к разнообразным звукам, раздававшимся внутри старого дома, которые проникали к ним в подсознание, лишний раз подчеркивая тот скучный, непреложный факт, что в случившемся между ними споре компромисс невозможен.

Набрав в легкие побольше воздуха, Челси с шумом выдохнула. Грудь ей сжимала боль, которая, несмотря на полученное сексуальное удовлетворение, так и не прошла.

Ей было больно. Да, она всегда знала, что Зик Норт не сможет ее полюбить. Он не разрешит себе этого. Но она думала, что он может… стать близким для нее человеком. Но, когда она попробовала ухватить рукой сотни неясных возможностей, которые так и не позволила себе назвать конкретно, те рванулись в сторону, напоминая спасающихся бегством светлячков.

— Зик…

В ее голосе слышалась мольба, оставшаяся безответной.

Внезапно раздавшийся звук заставил сердце Челси учащенно забиться. Кто-то стучал в дверь. Когда она поймала на себе взгляд Зика, ее зрачки расширились от недоумения.

Он молча лежал, не двигаясь, потом, избегая ее взгляда, выпрямился и сел спиной к ней. В воцарившейся тишине словно звучал немой вопрос Челси.

— Я позвонил Большому Эдди. Я хочу, чтобы ты уехала в коттедж и оставалась там до тех пор, пока все не уладится. Эдди заберет тебя и будет охранять столько, сколько потребуется.

Недоумение боролось в душе Челси с обидой оттого, что ее предали, причем обиду эту усиливала мелькнувшая у нее мысль, что он сделал это, не дождавшись, пока они поговорят. Не дождавшись, когда они займутся любовью.

— Ты позвонил Эдди? — не веря своим ушам пробормотала она. Челси попыталась представить себе этот разговор, этот заговор людей, пытавшихся внести в ее жизнь заранее обдуманные изменения с тем, чтобы Зик смог начать новую жизнь. Но один, без нее.

Стук в дверь раздался снова, но ни Челси, ни Зик не тронулись с места, чтобы открыть. Юркнув обратно в кровать, она натянула на себя простыни и взглядом, в котором читался молчаливый вызов, уставилась ему в затылок, пока, обернувшись, он снова не посмотрел на нее.

— Ты позвонил Эдди не для того, чтобы я отсюда уехала, — наконец сказала она. — Ты позвонил ему для того, чтобы отсюда уехал ты сам. Ты же знал, что мне захочется тебе помочь. И боялся, что, может, ты захочешь принять эту помощь.

— Это не…

— В самом деле? — Челси посмотрела на него в упор, требуя сказать правду, однако Зик так и не осмелился возразить ей. — Ты ничего не хочешь от меня принимать, не так ли? Ни деньги, ни помощь, ни даже кофе… Ты ни за что не скажешь мне, в чем нуждаешься, ибо страшно боишься, что я тебе помогу, и в конце концов тебе придется… не знаю даже, как сказать… расплачиваться, вручив мне свою душу.

Зик стиснул зубы, и на секунду в глазах у него промелькнуло какое-то отчаянное выражение, прорвавшееся наружу сквозь внешнюю невозмутимость, отговорки и боль, в которой он ни за что не хотел признаться. Но, когда он заговорил, чувствовалось, что он сдерживается, потому что голос его больше походил на тихий шепот с хрипотцой.

— Ты сама об этом как-то сказала. Я по природе одинокий волк. Извини, ангелочек. Больше у меня ничего нет. И я не могу этим поступиться.

Челси натянула покрывало на плечи, завернувшись в него и словно ища в нем защиты от непреходящей боли.

На лице у него вспыхнуло и погасло страдальческое выражение, губы снова чуть дрогнули, но, отвернувшись от нее, он рывком встал с кровати, натянул джинсы, валявшиеся на полу, наклонившись, поднял рубашку и, вышел из спальни.

Он вернулся, держа в руке ее вещи.

— Я поговорил с Эдди, и теперь он будет думать, что я ночевал на диване. Я не знал, как ты отнесешься к тому, что о наших отношениях будет знать кто-то… — Запнувшись, он поднял руку с ее скомканной одеждой.

Челси не отрываясь смотрела на груду шелка в черно-красных тонах. Зик нежно провел по одежде, как будто лаская ее, но тут же, словно опомнившись, так сжал кулак, что костяшки пальцев побелели.

Челси молча подошла к Зику, взяла скомканную одежду и, пройдя в гостиную, бросила ее на диван. Шелк и кружева водопадом заструились на подушку, обитую бархатом, крошечные черные трусики, соскользнув с края дивана, упали на пол, и, если бы кто-то сейчас вошел в комнату, они сразу бросились бы в глаза. Подойдя к двери и волоча за собой, словно тогу, белое покрывало, она рывком нажала на выключатель.

Эдди только поднял руку, собираясь постучать снова, как она распахнула дверь. Кашлянув, он опустил руку и вошел в дом.

Они не обратили на него никакого внимания, в упор глядя друг на друга. Пройдя через всю гостиную и не сводя с нее взгляда, Зик разжал ее пальцы, вцепившиеся в дверную ручку и, не проронив больше ни слова, вышел, с треском захлопнув за собой дверь.

С усилием проглотив подступивший к горлу комок, Челси уставилась на захлопнувшуюся дверь.

Эдди молчал.

Да и что можно было сказать, с горечью подумала Челси. Никакими словами нельзя было выразить охватившее ее отчаяние.

Проведя два часа за рулем и отъехав подальше от Саратоги, Зик остановился у закусочной, где подавали горячий кофе. Большего ему и не требовалось. Мрачная, злобная ярость, охватившая его с того момента, как он вышел из квартиры Челси, захлестывала его.

Он не позволял себе думать ни о чем, кроме как о своей главной цели: раздобыть нужную сумму, найти людей, которым она требовалась, и уплатить долг Билли.

Всякий раз, когда у него мелькала мысль о Челси, возникало ощущение, что вся его жизнь завязывается в такое множество узлов, которые при всем желании никогда не удастся распутать. Он не мог позволить себе так рисковать.

Он позвонил к себе в мотель в Саратоге, чтобы узнать, нет ли для него записок. В трубке раздался голос, которого он раньше не слышал, и попросил чуть подождать, потом трубку взяли снова.

— Вам лишь одна записка. Сегодня вечером будет игра. Понятно, о чем речь?

— Да, понятно.

Это значило, что меньше чем через двенадцать часов с неприятностями Билли будет покончено. Его карман полегчает на двенадцать тысяч баксов, зато Билли выйдет сухим из воды, и тогда Зик со спокойной душой сможет позабыть о подпольном игорном бизнесе в Саратоге, о клубах, где царит слишком утонченная атмосфера, и обо всем сугубо личном, что так или иначе связывается с джазом.

Порвать со всем одним махом. Раз и навсегда. Он вспомнил Челси, ее мягкое, податливое тело, ласковые руки и стоны удовольствия. Он заскрежетал зубами, стараясь унять невольный протест, который при этой мысли родился в самых потаенных уголках его души. Выбирать не приходится. Такова жизнь.

— Вы слушаете? — раздался голос в трубке.

— Да, — ответил Зик. — Спасибо.

Осторожно повесив трубку, он изумился при внезапно пришедшей в голову мысли, что больше всего ему хотелось взять и сорвать трубку со стены. Зик уже давно научился справляться с подобными эмоциями, подавляя их с помощью жесткой решительности. Он знал, что может произойти, если дать волю чувствам. А он же не дурак.