Гром среди ясного неба - Генри Саттон

Шлейман улыбнулся:

— Нет, конечно, нет. Мое предложение — только предмет для размышления собравшихся. Я предлагаю информировать президента о происшествии и сообщить ему, что мы следим за развитием событий… Что принимать срочные меры нет необходимости. Во всяком случае, в течение ближайших нескольких часов. Возможно, даже в течение нескольких дней.

— Но город…— начал доктор Максвелл.

— Население города пользуется лучшим медицинским обслуживанием, каким мы располагаем,— ответил доктор Лзндис не резко. Его голос звучал мягко, даже спокойно, показывая яснее любого голосования, что единодушие наконец достигнуто.

Окончательное решение принято не было, но была согласована линия поведения, позиция. Пока гибкая, но по крайней мере в определенном направлении.

Интересно посмотреть, что это даст. Если повезет, ничего страшного не произойдет. Но рано или поздно что-то непременно должно произойти. Вот тогда будет очень интересно увидеть, как полковник Инглиш вернется к своим предложениям. И наблюдать, как Пеннибейкер постарается его останавливать. И как Шлейман, и Макгрейди, и Ренчлер, и даже президент будут потеть.

Истлейк знал, что попотеть придется и ему, но это его не смущало. Он чувствовал себя, как теннисист после первых двух партий, когда он только что начал разогреваться, ощутил работу мышц и вошел в игру. И, поскольку у него пока все ладилось, он чувствовал себя неплохо.

9 ЧАСОВ 40 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Поль проснулся с тупой головной болью и досадой, что она не прошла за эту ночь глубокого, без сновидений, сна. Он лежал в постели, так и не открывая глаз, но его мозг уже работал. Поль попытался разобраться в своем состоянии. Головная боль напоминала о прошедшей ночи, о жаре, ознобе, ломоте и режущей боли в глазах от света. В комнате было душно. Он вспомнил, как закрыл окно, отгораживаясь от ночного холода пустыни… как подходил к парадной двери, как нашел миссис Дженкинс, которая лежала на полу в гостиной.

Поль открыл глаза. Его спальня, окнами на запад, была освещена довольно умеренно, но он снова ощутил резь в глазах, как в залитой солнцем пустыне. Правда, эта боль не была уже такой сильной, как в прошедшую ночь, но ощущение было довольно неприятное. Вспомнив о миссис Дженкинс, он сел на краю кровати, стараясь определить, не улучшилось ли его самочувствие. Оно было неважным: ломота во всем теле, как бывает от тяжелой работы после летнего безделья и злоупотребления пивом. В колледже он играл в футбол и в первую неделю тренировок именно так себя чувствовал. Воспоминания о днях, когда он играл в футбольной команде, напомнили ему о горячем душе — единственном известном ему средстве от боли в мышцах. Он чувствовал себя так, будто его помял корейский борец.

Но озноб и температура как будто прошли. И, встав на ноги, он с облегчением ощутил, что исчезло и впечатление, словно он вот-вот упадет.

Поль вошел в ванную, принял горячий душ, побрился и, вновь почувствовав себя человеком, принял две таблетки аспирина. Было бы неплохо и позавтракать, но мысль о еде вызвала у него отвращение. Пожалуй, он мог бы выпить чашку кофе и съесть ломтик жареного хлеба. Ни о чем больше он не мог даже и подумать.

Поль решил, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы позаботиться о миссис Дженкинс и выяснить, что происходит в городе. Он вспомнил, как в призрачной темноте ночи встретился с армейской колонной. Ведь дело не только в миссис Дженкинс — весь город болен. Пришлось направить сюда полевой госпиталь. Вот туда и надо идти, узнать, что за чертовщина творится.

Он вернулся в спальню, надел джинсы и майку. Надевать ботинки ему было трудно, и он сунул ноги в теннисные тапочки. Взял темные очки с комода и надел их, в них глаза почти не болели. Да и душ помог. И хотя аспирин еще не подействовал, сам факт, что он его принял, был успокаивающим. Скоро должна утихнуть боль.

Когда он вышел на улицу, яркий утренний свет проник через защитные стекла очков и заставил Поля прищуриться. Было уже довольно жарко, но еще без духоты и зноя, как обычно в полуденное время. Поль научился наслаждаться свежестью утра даже за то короткое время, которое он находился здесь. В этой сухой жаре таилась сила, а в чистоте и прозрачности воздуха — непостижимый оптимизм.

Он посмотрел вдоль ущелья. Обычная картина. Поль повернулся и посмотрел вдоль дороги, в направлении магазина Смита, и увидел признаки оживления: джипы, грузовики и рядом с ними купола больших палаток защитного цвета — военного образца.

Поль пошел по дороге в сторону палаток, и, по мере того как он приближался к ним, ему становилось все ясней, какая огромная беда обрушилась на Тарсус. При ярком дневном свете он впервые рассмотрел, сколько военных прибыло сюда. Сам он чувствовал себя неплохо. Так же, как во время учебы в колледже, когда, запустив дела, он не спал ночи, готовясь к экзаменам и выполняя письменные работы. Слегка кружилась голова, и небольшая слабость. Ну и, конечно, еще не прошла головная боль, ставшая теперь, после того, как он принял аспирин и надел солнечные очки, более тупой. Да, она все-таки еще давала себя знать. Он не мог составить себе представления о том, что переживало население города, исходя только из личного опыта и состояния миссис Дженкинс. Но все эти палатки, грохот джипов и грузовиков, обилие медицинского оборудования давали понять, что беда, которая обрушилась на Тарсус, была серьезной и распространилась широко.

У крайней палатки Поля окликнул часовой. На нем было уже обычное обмундирование, а не тот странный костюм, в которых они приехали ночью.

— Эй, приятель, стой!

Поль замер. Он вовсе не испугался, так как был уверен, что все дело тут в слишком усердном выполнении существующих предписаний солдатом-недоумком.

— Кто вы и откуда? — спросил солдат.

Поль назвал свое имя и объяснил, что находится в городе временно, остановился у миссис Дженкинс, а сейчас пришел, чтобы узнать, как она.

— Вы отсюда и не больны? — спросил солдат.

— Я не совсем здоров,— ответил Поль,— но ходить могу, если это разрешено.

Он перевел взгляд с лица солдата на автомат, нацеленный на него.

— Я только выполняю приказы,— объяснил солдат,— пойдемте к майору.

Просьба явно звучала как приказ, но Поль не возражал. Майор или любой другой начальник был тем человеком, которого он хотел видеть.