Невеста тирана - Лика Семенова

удалялись. Вдруг, будто холодный порыв ветра, метнувшаяся тень, и Джулия уже чувствовала на своем предплечье тиски пальцев. Она даже пискнула. Тоненько, как крошечная беззащитная мышь. Как он подкрался так неслышно?

Фацио выдернул ее на тусклый свет фонаря и навис, глядя в лицо с высоты своего роста. И Джулия замерла, как цыпленок, околдованный чарами змеи. Ни шевельнуться, ни моргнуть, ни сглотнуть. Лишь бесконтрольное шальное биение сердца. Как же глупо было снова идти сюда! О чем она только думала? Закололо щеки, бросало в жар. Но дело сделано… Не отопрешься и не вывернешься. И как же стыдно смотреть на него после того, что она услышала! Как же стыдно! Она будто украла чужие секреты.

Фацио тряхнул ее:

— Разве твоя нянька никогда не говорила, что любопытство — это порок?

Джулия молчала. Он снова тряхнул:

— Ну же! Не говорила? Впрочем, что могла сказать эта неграмотная краснощекая бабища, кроме деревенских суеверий! — он смотрел так пристально, что взгляд едва не прожег дыру.

Джулия чувствовала, как тут же в груди заклокотало возмущение — он будто точно знал, куда бить, делал это нарочно. Она подняла голову:

— Говорила. Нянька Теофила мудрая и достойная женщина. Она не бабища!

— Просто невежественная старуха!

— Это не правда! Она говорила много умных справедливых вещей…

— …которые ты, как я вижу, не усвоила. Это тоже говорит не в пользу учителя.

Джулия задрала подбородок:

— Может, это я недостаточно способная. Не судите о тех, кого совсем не знаете. Тем более, о ней!

Фацио неожиданно переменился, повел бровями, задумчиво смотрел куда-то в сторону. Оранжевые отсветы плясали на его лице. Наконец, он будто очнулся, разжал пальцы, и от этого жеста в руке разлилась ломота.

— Итак… ты все слышала…

Джулия опустила голову:

— Я не хотела, клянусь. Но что я могла поделать… вы громко говорили…

Фацио усмехнулся, сверкнув зубами, смерил ее насмешливым взглядом:

— А что бы сделал в этой ситуации честный человек?

Она молчала — понятия не имела, какой ответ он хочет услышать. Соврано ждал какое-то время, скрестив руки на груди. Наконец, его губы презрительно дрогнули:

— Порядочный человек выдал бы свое присутствие, чтобы кончить неудобный разговор. Ты этого не сделала. Ты затаилась и слушала. Слушала все, что не было предназначено для твоих ушей.

Щеки жгло так, будто окатили кипятком. Самое ужасное оказывалось в том, что он был прав — ее не должно было быть здесь, она не должна была слышать. Но эта бесстыжая Доротея! Так навязываться чужому жениху — это немыслимо! Так вот, что значили те взгляды, о которых недавно говорила Альба…

Джулия опустила голову так низко, как только могла:

— Я не нашла в себе сил. Мне было неловко.

Фацио вновь повел бровями:

— А явиться сюда без позволения ты не постеснялась…

Она сжала кулаки, чувствуя, как взмокли от волнения ладони:

— Я не знала… что нужно…

— …ложь! — он почти выкрикнул, и голос разносился под высокими сводами.

Из глаз едва не брызнули слезы. Фацио сделал шаг вперед, и Джулия попятилась.

— Ты слышала, как Дженарро говорил с моей матерью. И все знала. Так зачем ты пришла сюда? — он сделал еще шаг, еще и еще, пока Джулия снова не оказалась под лестницей, припертой к стене. — Хотела пожелать доброй ночи своему будущему мужу?

— Нет! Нет!

Джулия уперлась ладонями в его грудь, затянутую в кожаную куртку, и изо всех сил пыталась оттолкнуть. От этой близости она была сама не своя. В голове жужжал пчелиный рой, твердь под ногами уплывала. От него пахло кожей, металлом и чем-то остро-незнакомым, звенящим, что будто забиралось под кожу в висках и разливалось в мозгу, лишая последней способности трезво мыслить. После всего услышанного, стоять так близко было просто невозможно стыдно.

Он даже отстранился:

— Очень жаль, — но прозвучало ровно и равнодушно.

— Я принесла письмо. Для сестры. Я искала Дженарро, чтобы отдать его. Чтобы поскорее отправить и поскорее получить ответ.

Фацио снова навис над ней:

— Какой жалкий предлог. Я ясно сказал, что Дженарро придет за письмом сам.

Джулия обмякла и опустила голову:

— Я боялась, что оно попадет в руки вашей матушки. Это правда. Такая, какая есть. Я очень этого боюсь. Я не хочу быть причиной скандалов.

Теплые пальцы коснулись щеки:

— Где это письмо.

Даже дыхание застряло в груди. Джулия благодарила темноту за то, что Соврано не видит, как отчаянно она краснеет. Она занесла, было, руку, чтобы достать бумагу из-под корсажа, но Фацио перехватил этот жест одной рукой, а пальцы другой бесцеремонно нырнули в теплую ложбинку. Задержались дольше, чем следовало. Он вытащил сложенное письмо:

— Мне нравится этот тайник.

Джулия молчала. Лишь стиснула зубы, чувствуя, как в очередной раз нещадно заливает краска, как звенит в ушах. Она стиснула зубы:

— Сеньор, позвольте теперь мне уйти. Я прошу прощения за свой поступок и обещаю, что это не повторится.

Он вновь коснулся щеки:

— Я прощу тебя… За поцелуй.

Джулия даже вздрогнула:

— Помилуйте, сеньор, ведь это… грех.

— Грех? Потворствовать греху сестры ты все же не погнушалась… И, вдруг, такое неуместное благонравие.

Горячий шепот щекотал ухо, и Джулия была готова провалиться от неловкости. Под кожей будто что-то клокотало, расшатывало сердце, срывало дыхание. Она не понимала, от чего так невыносимо: от страха и стыда, или от того, что Фацио стоял так непозволительно близко? После излияний Доротеи это казалось чем-то невозможным.

Джулия даже втайне хотела, чтобы из самого темного крысиного угла с воплями негодования вылезла тираниха и обрушила на ее голову все громы и молнии.

— Не пройдет и года, как ты станешь моей законной женой. Разница лишь в сроке. Ничего уже не изменить. Так к чему такое ханжество?

— Всему свой срок, сеньор.

— Я могу приказать, — шепот стелился туманом, как колдовское заклинание. Пальцы приподняли подбородок. — И ты не посмеешь ослушаться.

Она с трудом сглотнула, понимая, что дрожит всем телом:

— Еще не можете — я вам еще не жена.

Джулия даже не успела осознать, как вывернулась с проворством юркой ящерки и побежала в темноту, молясь только о том, чтобы Фацио не бросился следом.

Глава 26

Фацио сам не понимал, что происходит. Лишь давил неосторожные мысли, которые опрометчиво появлялись раньше времени. Он слишком боялся цепляться