Танго ненависти - Эрнест Пепин

И вот именно тогда, забросив поэзию, я решил обратиться к живописи. Отныне я смотрел на мир сквозь призму красочной палитры. Красная земля, как бесконечное сияние национальной карибской глиняной посуды, трудноуловимые нюансы величественной тропической зелени, голубая сюита моря, порой превращающаяся в изумруд или изысканный розово-фиолетовый аметист, переливающееся серебро водопадов Шют-дю-Карбэ, флуоресцентное свечение солнечных закатов, многоцветный вихрь петушиных боев — все превратилось для меня в чудесный мир открытий, и я познавал этот мир с любопытством малого ребенка. Мир разговаривал со мной на языке, к которому я раньше не прислушивался и не пытался его расшифровать. И все, что мне удавалось понять, почувствовать, я доверял Мари-Солей и моим полотнам. Постепенно композиции стали обретать некую форму, и вот красочные картины превратились в истории, из которых постепенно начала складываться библия нашего архипелага. Чем больше я рисовал, тем ближе я подходил, порой страдая, к истокам всех наших безумств, глупостей или же, наоборот, правильных поступков. Я бережно окунал мою кисть в отблеск тонкого лица, в невидимый свет стареющего тела, в неразбериху смешения кровей, в неприступную непрозрачность женщин, и моя уверенность разлеталась клочьями, раскидывая вокруг меня тысячи безответных вопросов. Действительно ли я хотел уйти от Ники? Был ли у меня серьезный повод для ухода? Была ли она в реальности женщиной-палачом? Не скрывалось ли за ее ожесточением некое послание, пришедшее из самых глубин сердца, которое я так и не смог расшифровать? Мне уже приходила в голову мысль, что, если бы я уделял Нике хоть крупицу того внимания, тех чувств, что дарил Мари-Солей, она могла бы стать совершенно иной женщиной.

Я попытался написать портрет Ники красками моих первых воспоминаний. В ее лице была какая-то неоспоримая красота. Лицо истинной королевы выделялось на голубом фоне. Ее несколько выпуклый лоб стал пристанищем целой галактики чувств, звездный свет которых отражался в ее глазах. Ее тонкий нос, даже можно сказать точеный носик, настойчиво искал аромат роскошной, барской жизни. Ее рот, кривящийся в сладострастном порыве, заставлял вспомнить об изысканных удовольствиях, которые можно встретить лишь во дворце принцессы. Ее заостренный подбородок выдавал характер проказницы и венчал резкий и грациозный изгиб шеи. И, несмотря на то что я создавал это произведение, пытаясь вложить в него весь драматизм, всю серьезность ситуации, на губах Ники заиграла насмешливая улыбка, возникшая помимо воли. Я долго созерцал ее портрет. Нет, на холсте не было и тени злобы. Но там не было и отблеска доброты. Правда находилась где-то вне этих категорий. В моем живописном творении произошло странное наложение образов. На первый взгляд, я нарисовал маску, но за этой маской скрывалось непонятое страдание, тайное желание быть любимой. С полотна на меня смотрела Ника такой, какой она всегда была, — божество, попавшее в беду.

С этого дня я наконец начал понимать, чего же в действительности хотела моя бывшая жена. Борьба за деньги была всего лишь предлогом. Она постоянно угрожала меня разорить. Но за декорациями беспощадной мести скрывалась драма, и ее я должен был разгадать.

Но в данный момент я блуждал в полной темноте, до конца не понимая, к чему она стремится, и всячески пытался обезопасить нас с Мари-Солей от следующего удара. Мартышка выбрала дерево, на которое она хотела залезть. Ника выбрала для меня судьбу, неведомую мне. Конечно же, это не была судьба примерного мужа, каким я никогда не хотел для нее стать. Тогда какая же судьба? Я постоянно задавался этим вопросом, но не находил ответа. Что ей не нравилось во мне? С чем в моей новой жизни она не могла согласиться? Что делало ее такой непримиримой? Какой порок она хотела наказать? Иногда в запале я повторял, что она желает моей смерти, но прекрасно осознавал, что моя смерть для нее бесполезна. Я был нужен ей живым! Не для того, чтобы вернуть меня в родное гнездо, а чтобы доказать самой себе, что она не зря терпела меня двадцать лет. Возможно, с ее точки зрения, я просто не имел права любить другую!

Иногда прохожие приветствовали нас с Мари-Солей, как повивальных бабок любви. Шли годы, и те, кто вначале насмешливо или неприязненно следил за нашей борьбой, стали уважать нас за то, что мы выстрадали свое право на жизнь. Не желая становиться на чью-либо сторону, люди прислушивались к нашим доводам и признали, что мы действительно прекрасная пара.

Мари-Солей научилась оформлять мои работы, она резала, измеряла, клеила в небольшой пристройке, служившей ей мастерской. Меня начали ценить в художественных кругах, а мои экспозиции удостаивались все более лестных отзывов. Крошечный ореол славы украсил наши головы, еще недавно коронованные лишь терновыми венцами. «Абель изменился в лучшую сторону, — перешептывались знакомые, — Мари-Солей так подходит ему. Им повезло, что они встретили друг друга!» Всем своим поведением мы доказывали право на место в этом обществе, мы не давали пищи ни сплетням, ни пересудам. Можно ненавидеть собак, но любой вынужден согласиться, что у них белые клыки! Я постоянно следовал советам, которые давала мне Мари-Солей. Живи с тем, что у тебя есть, и не завидуй другим, наступит и твоя очередь вкушать белый хлеб… Экономь во всем, ведь именно так поступают те, кто хочет добиться исполнения своих замыслов. Не распыляйся. Зачем тебе затевать сразу десять строек, если ты еще не закончил одну… Избегай легких удовольствий и ненужных людей… Не растрачивай попусту свое время… Будь предусмотрительным… Уважай себя, и тогда тебя будут уважать другие… На первом месте Господь Бог, на втором — настойчивость… Всегда думай о последствиях своих деяний… Будь умеренным во всем! Целая лавина советов, и я им скрупулезно следовал. Мало-помалу Мари-Солей обстругивала, шлифовала, подрезала тут и там, что-то добавляла, подправляла, накладывала слой краски или легкий мазок теней: она исправляла внешний и внутренний вид, и вот в конечном итоге я стал совершенно другим человеком, достойным всяческой похвалы!

Почему я так легко согласился следовать советам Мари-Солей? А истерики и гнев Ники, все ее уловки, интриги и угрозы не смогли заставить меня изменить привычный образ жизни. Я чувствовал, что не способен дать моей совести-судье достаточно вразумительный ответ. Отныне у меня появились табу. Даже сама мысль о том, что можно провести ночь вне дома, предаваясь разгулу, казалась мне кощунственной. Неистовое желание отправиться на покорение сладеньких женских пещерок больше не разгоралось пожаром в моей душе. Моя жизнь с Мари-Солей протекала в некоем замкнутом пространстве, где все делилось на двоих. Я подробно рассказывал любимой о моих планах на день. Мы вместе планировали семейный бюджет. Мы вместе ставили цели и работали, как крошечное предприятие, самым тщательным образом заботящееся о том, чтобы во всех бухгалтерских книгах царил безупречный порядок. И так, несмотря на проблемы с налогами, банковскими счетами, неоплаченными чеками, письмами без ответов. Управление по брачным делам, постоянно напоминавшее о своем существовании, доставляло нам массу хлопот. Временами я задавался вопросом, хватит ли у меня сил все контролировать, предвидеть, улаживать. И тогда разом, даже не крикнув «поберегись», я срывался с цепи, рушил ровный фасад будней и вносил в нашу жизнь немного возбуждения, немного суеты, немного беспокойства. Но, как истинный верующий, искупивший свои былые грехи и вернувшийся в лоно церкви, я лишь размахивал скелетом моих давно забытых развлечений. Мари-Солей переживала подобные моменты моих заблуждений, как неизбежное стихийное бедствие, она примеряла плащ из холодного гнева, горького разочарования и тихого плача, и я раскаивался, что нарушил плавное течение наших дней. Ведь я прекрасно осознавал, что время трюкачества и неистовства осталось далеко в прошлом и уже никогда не вернется. Я испытывал по нему что-то вроде тихой ностальгии, я уяснил со всей очевидностью: нам удалось построить наш личный земной рай. Он не походил на ту картину, что я нарисовал себе в молодости: непрерывный праздник, бравурная музыка, серенады в лунном свете и оргии плоти в огне. Этот рай оказался тихим озером, укрытым в кратере жизни. Волны, подгоняемые ветром, оживляли рябью его поверхность, разбивались о берег, но не затрагивали глубин. Игра солнечного света порождала умиротворяющую тень будней, которая не давала сгореть цветам нежности. Мы любовались полетом птиц и видели в них вестниц высших сил, благословляющих нас небес. Мы бросили якорь в это озеро на века и века, предаваясь лишь тихим радостям, пробуя маленькими глотками в утренней прохладе мира горячий ароматный кофе.