Память Вавилона - Кристель Дабо

– Я с вами вполне согласна.

Профессор Вольф вытащил из кучи вещей сантиметровую ленту, нахмурил густые черные брови и желчно усмехнулся.

– Ну надо же! Дальняя родственница, седьмая вода на киселе, да еще вдобавок чтица, заявилась ко мне в дом и разделяет мое мнение! Вот счастье-то выпало!

– Значит, вы мне не верите, – констатировала Офелия. – И не верили с первой же минуты, как только я переступила ваш порог. Почему?

Профессор резким движением размотал сантиметр, словно хлыстом взмахнул.

– Я уже сказал вам, юная особа: там, снаружи, идет война. Я сын анимиста и бесправной матери, и меня отвергли оба эти сообщества. Вся моя жизнь – сплошная череда конфликтов, поэтому я взял себе за правило считать каждое человеческое существо потенциальным недругом. Поднимите руку повыше! – сухо скомандовал он.

Офелия подняла руку, чтобы позволить ему снять мерку, но это оказалось нелегкой задачей: сантиметр, также заразившийся недоверием своего хозяина, яростно извивался, не желая прикасаться к незнакомке.

– Значит, вас интересует прежний мир? – все так же саркастически спросил профессор Вольф. – Может, вам угодно прочитать некоторые из экспонатов моей коллекции – скажем, полезные ископаемые вон на той полке?..

Офелия прикусила губу: сантиметр так злобно стянул ей запястье, что оно посинело.

– Полезные ископаемые нечитаемы, – ответила она. – Так же, как и живые организмы. Я действительно чтица, как уже и сказала. Если вы хотите меня испытать, придумайте другую уловку, не такую примитивную.

Профессор криво ухмыльнулся и начал записывать размеры Офелии на телеграфном бланке. Даже эта простая задача давалась ему нелегко – жесткий гипсовый воротник не позволял опускать голову. У Офелии создалось впечатление – возможно, ошибочное, – что она отыграла у него одно очко.

– Я собираюсь влиться в группы чтения Лорда Генри в Мемориале. Мне сказали, что вы тоже занимаетесь там исследованиями?

К удивлению Офелии, рука профессора вдруг дрогнула, и его карандаш прочертил на бланке кривую линию.

– Занимался, – буркнул он сквозь зубы.

– А почему перестали?

– По причине, которая касается только меня одного.

– Но вы, наверно, хорошо знаете это место?

– Достаточно хорошо, чтобы ноги моей там больше не было.

И он насупился, словно пожалел, что сказал лишнее. Свернув свою телеграмму, он сунул ее в цилиндрический футляр, вставил его в одно из отделений пневматической трубы и нажал рычаг; труба тотчас втянула бланк, и он исчез из виду.

– Ну вот, я послал заказ на ваши перчатки своему личному поставщику. Он свяжется напрямую с «Дружной Семьей», и через несколько дней вы их получите. Довольны?

Офелия помедлила с ответом. Вопросы – особенно о Секретариуме – вертелись у нее на языке, но приставать с ними к этому человеку значило лишь усугубить его подозрительность.

– А вы не могли бы одолжить мне пару своих старых перчаток, которыми больше не пользуетесь? Я с самого утра читаю все, к чему прикасаюсь, и просто не выдержу еще несколько дней.

Профессор Вольф скривился, как будто хотел отказать, но, помедлив, все же ответил с усталым вздохом:

– Ладно, подождите минутку. Только ничего здесь не трогайте.

И поднялся по лестнице, такой же скрипучей, как его голос, оставив Офелию посреди своих коллекций. Она стала прохаживаться вдоль стеллажей с оружием, замедляя шаг возле вентилятора, где было хоть немного прохладнее. Внезапно девушка оказалась перед пыльным настенным зеркалом и испытала легкий шок. Она не смотрелась в зеркала с момента поступления в Школу и не сразу узнала себя в маленькой женщине с румяными, как персик, щеками и непокорными кудряшками, похожими на вопросительные знаки. Без своей длинной пышной косы, платьица, застегнутого до подбородка, и старого шарфа (при воспоминании о котором у нее защемило сердце) девушка разительно отличалась от себя прежней. И могла не бояться разоблачения: студенческая форма и новый облик защищали ее здесь куда надежней, чем ливрея Мима на Полюсе.

В тот момент, когда Офелия направилась к висевшей на стене старинной фотографии с панорамой археологических раскопок, она испугала корзину для мусора, и та отпрыгнула в сторону. Видимо, корзину давно не опорожняли: в ней было полно скомканных бумажек, и от толчка часть их вывалилась на пол.

Офелия начала торопливо собирать смятые листки, как вдруг ощутила такой мощный импульс, исходивший от одного из них, что чуть не задохнулась.

Страх. Неприкрытый страх. Страх профессора Вольфа.

Офелия в панике смотрела на измятое письмо, которое выронила на паркет, словно ее обжег раскаленный уголь. Если профессор Вольф заразил этот листок своим ужасом, значит, он держал его голыми руками, желая убедиться в искренности отправителя; иначе он, как опытный чтец, никогда не взялся бы за письмо без перчаток. В других обстоятельствах Офелия никогда не позволила бы себе нарушить профессиональную этику, но тут жгучий интерес оказался сильнее правил. Не успев даже осознать всей тяжести своего проступка, девушка подняла листок, расправила его и прочитала при слабом свете, проникавшем в щели оконных ставней:

У Офелии дрожали руки от ужаса, который настиг профессора Вольфа при чтении письма. Она не понимала его причины, да и не успела задуматься над этим: на лестнице уже послышались шаги хозяина дома.

Девушка поспешно скомкала бумагу и бросила ее в корзину, но из-за своей всегдашней неловкости сильно промахнулась.

– Держите, – сказал профессор Вольф, протянув ей пару черных перчаток. – Можете не возвращать, я больше не собираюсь ими пользоваться.

Офелия надела перчатки, пряча глаза. Девушка была так потрясена чтением, так пристыжена своим недостойным деянием, что у нее невольно дрогнул голос, когда она пролепетала:

– Б‑б-благодарю вас…