Демидовский бунт - Владимир Буртовой

– Неужто без сражения отдались на злую волю Демидова? – Илейка никак не хотел поверить, что ромодановские мужики смиренно встали перед Демидовым на колени: перед глазами вновь возникло сражение у села с Рижским драгунским полком, привиделся Кузьма Петров с побитым сыном на руках…

– Какое там без сражения! – возмущенно зашипел отставной солдат. – После памятного тебе побития полковника Олица солдатские полки дважды подступали к нашему селу. И оба раза с немилосердным пушечным боем! Страх берет вспомнить. А свист каленых бомб и по сей день в ушах стоит. Во, запах пороха и поныне чую, будто после памятной в народе Полтавской баталии.

Дмитриев внюхивался в сырой волжский воздух, прикрыв полуголыми веками увлажненные глаза, и перед внутренним взором всплыла в памяти картина предпоследнего сражения мятежного мужицкого воинства с царицыными полками…

На ранней зорьке одиннадцатого июня ромодановцы были подняты на ноги неистовым набатным звоном – из Калуги к Оке спешно двумя длинными колоннами спускались гренадерские роты Рижского и Киевского полков. Чуть в стороне от гренадерских колонн ко второму парому сходили крутым берегом эскадроны конных драгун.

– Ну, атаманы, пришел тяжкий час! – проговорил Василий Горох. Он стоял впереди мужицкого воинства на краю села, у спуска к перевозу. Отсюда город Калуга, солдатские шеренги и туманом прикрытая река видны как на ладони.

– Смертный час, должно, настал наш, – добавил Иван Чуприн. – Смотрите, мужики, с горы катят пушки к перевозу! Видит бог, быть нынче великому кровопролитию. Так-то бригадир Хомяков исполнил нашу просьбу не посылать солдат, пока не будет указа от матушки-государыни на наше пояснение причин непокорности Демидову!

Бледный, с лихорадочно горящими глазами Андрей Бурлаков отставил в сторону левую руку с ружьем и безмолвно крестился. Михайла Рыбка зверем посмотрел на вражеское воинство, дернул себя за черную бороду и весело подытожил:

– К тому все шло, атаманы! Поспешим у перевоза встать и загородить путь бригадиру Хомякову на наш берег. А там как Господь нас рассудит с солдатами. Авось отобьемся, как прежде!

– Прав ты, Михайло, – подал голос и молчавший до сей поры Кузьма Петров. – Лучше в драке умереть от пули нежели на дыбе скончаться, видя злоехидную радость паралитика Демидова!

– Тогда с богом, братья. Пусть таков будет наш ответ Сенату на его кровопролитное лиходейство! – согласился Василий Горох. Он по возможности выпрямил спину, обернулся к мужикам суровым лицом. – Иконы впереди поставьте. Дмитриев, возьми лик Божьей Матери и вознеси его над головой. Пусть видит Хомяков. Как знать, вдруг да устрашится в святые образа из пушек палить. Андрей, накажи мужикам следом за нами везти телеги с каменьями к перевозу.

Бурлаков тут же пропал, через малое время за спинами атаманов послышался топот коней и скрип тяжело нагруженных телег.

Ромодановцы, не дожидаясь подхода мужицких отрядов из ближних сел, встали стеной по самой кромке воды, угрюмо и со злобой смотрели, как грузились гренадеры на один, а конные эскадроны на другой паром, как суетились, устанавливая орудия, молчаливые пушкари. Тихо стало над рекой, только изредка звякали, зацепившись, поднятые над головами огненно-синие косы и отточенные копья.

– Лопни мои глаза – сам бригадир Хомяков с гренадерами на нас плывет! – неожиданно воскликнул пораженный увиденным Кузьма Петров. Он признал бригадира, которому неделю назад самолично вручал объявление ромодановских крестьян о причинах нежелания быть во владении Демидовых. В тот день из восьмерых прибывших к нему переговорщиков шестерых Хомяков задержал и отправил в провинциальную контору под арест.

Чуприн, узнав о Хомякове, сложил руки у рта и громко закричал в сторону парома:

– Ваше высокое превосходительство, Федор Тимофеевич! Не чини насилия огненным боем! Видишь же, стоим мы здесь с единым только студеным оружием ради своего лишь бережения! Дай времени дождаться именного нам указа от матушки-государыни. Мы свое доброе к государыне императрице намерение уже выказали: полковника Олица отпустили, побранное у драгун огненное и студеное оружие возвратили за малым числом ружей, кои оставлены до поры ради бережения нас от демидовских лихих стражников. Возвращайтесь в Калугу, Федор Тимофеевич!

А с парома в ответ грубая брань и окрик:

– Покоритесь, бунтари! Указ Сената есть о побитии вас безжалостно за непокорность хозяину и Сенату!

– Тогда не быть меж нас мирного разговору! Подступите ужо к берегу – аки бешеных собак возьмем на копья и вилы! – это выкрикнул, оглушая ближних, Михайла Рыбка.

– Рубить канат! – заторопил Иван Чуприн: паромы были уже на середине Оки, сквозь редкий туман различались плотные шеренги гренадеров, которые, будто сельди в бочке, набились плотно на паром.

Ударили по натянутым канатам отточенные топоры, и оба парома медленно понесло течением. Конные драгуны замешкались и очень скоро сели на мель посреди реки, саженях в тридцати от ромодановского берега. Вплавь идти – кони отказывались прыгать с высокого борта в бурлящую воду. На другом пароме гренадеры похватали длинные шесты, упирались ими в глинистое дно, медленно погнали паром к берегу.

Бригадир Хомяков выхватил из-за пояса пистоль, вскинул руку над треуголкой и выстрелил. И тут же с калужского берега громыхнуло так, что с ветел грачей будто ураганом смело. Вдоль водной глади, разметав легкий туман, метнулся длинный наклонный столб дыма и огня. В задние ряды мужицкого войска ударила окутанная дымом бомба, будто змея, скатанная в тугой клубок, зашипела и рванула во все стороны брызгами огня и чугуна. Крики побитых тут же были заглушены многоголосым бабьим воем на околице села.

– Душегуб ты, Хомяков! Кровью невинных да наполнится твой скорый гроб! – Михайла Рыбка в ярости потрясал над собой поднятым ружьем.

– Стойте, братья, намертво! – призывал ромодановцев Василий Горох, призывал мужиков к великому мужеству, собой являя тому пример. – Нам от своего крестного целования не отступать!

Высокий Дмитриев, удерживая старинного письма икону на вытянутых вверх руках, лишь на миг оглянулся: в сторону березовой рощицы, на половине пути от переправы к селу, метнулось было до полусотни самых робких, но, не видя общего от пушечной пальбы бегства, затоптались на месте, а потом возвратились в общую толпу.

«Теперь не побегут и другие! – обрадовался Сидор. – Вот тако же и мы с великим государем Петром недвижно стояли у Полтавы под шведскими пушками, а затем в штыковой бой с превеликой яростью ударили!»

Вторая бомба взорвалась совсем рядом с перевозом, повалила ближних мужиков: их подхватили под руки и ноги, понесли вверх по ромодановскому склону к демидовской усадьбе, а сверху бежали женки – опознать и разнести побитых и пораненных по домам.

Мужицкие ряды ощетинились копьями, рогатинами, косами, будто этим оружием можно было защитить себя от пушечных бомб. И стояли, словно страх близкой смерти не витал над их головами незримым холодным облаком.