Кровь и символы. История человеческих жертвоприношений - Олег Ивик

уже в имперские времена одна из гладиаторских школ, которые во множестве возникали по всей стране, готовила исключительно венаторов; школа носила идиллическое название «Утренняя».

Скоро игры, сохранив в какой-то мере свой ритуальный характер, превратились прежде всего в любимое зрелище римлян. Лица, выставлявшие свои кандидатуры на выборах, стали устраивать гладиаторские бои, чтобы обеспечить себе голоса. Комедиограф Теренций[185] писал, что на первых двух представлениях его комедии «Свекровь» по театру разнесся слух, что ожидаются гладиаторские бои, – ажиотаж публики был таков, что оба раза спектакль оказался сорван. После чего в комедии появилось следующее дополнение:

Комедия «Свекровь» здесь снова ставится,

Не мог ни разу в тишине сыграть ее:

Такое приключилось с ней несчастие!

Но ваше разумение смягчит беду,

Придя на помощь нашему старанию.

Когда впервые начал я играть ее,

Бойцов известных слава (ожидали тут

Канатных плясунов к тому ж, напор толпы,

Шум, крики женщин –     это все принудило

Меня уйти со сцены раньше времени.

Держусь привычки старой с новой вещью я:

Пытаюсь ставить сызнова. И первый акт

Понравился; внезапно слух разносится,

Что будут гладиаторы; народ бежит,

Шумят, кричат, дерутся за места вокруг.

На сцене удержаться я не мог тогда{146}.

В 122 году до н. э. народный трибун и знаменитый борец за права бедняков Гай Гракх, узнав, что римские власти собираются продавать места на грядущие гладиаторские игры и сколачивают для этого помосты на Форуме, стал требовать, чтобы народ получил возможность смотреть на резню бесплатно. Не сумев добиться своего дипломатическими методами, Гракх в ночь перед играми приказал снести помосты с платными сиденьями, чем и завоевал одобрение народа.

В 63 году до н. э. Цицерон провел закон, запрещавший кандидату на высшие государственные должности устраивать бои в течение двух лет перед выборами. Но это мало что изменило, потому что игры все еще считались жертвоприношением, и никто не мог запретить частному лицу организовать их, если это было его долгом по завещанию. А если завещатель умирал слишком рано, то можно было и подождать до более подходящего момента – так, Гай Юлий Цезарь устроил бои в память своего отца через 20 лет после его смерти.

Гладиаторские игры приносили огромные политические дивиденды, поэтому императоры в какой-то мере стали ограничивать права частных лиц на их проведение, устанавливая квоты и на количество гладиаторов, и на продолжительность и частоту проведения игр. Однако сами императоры не стояли за расходами. Октавиан Август[186], перечисляя свои деяния, упоминает, что он восемь раз давал игры, в которых приняло участие около 10 000 гладиаторов, и 26 раз устраивал звериные травли, в которых погибло 3500 зверей. Император Траян после победы над даками в 107 году н. э. устроил игры, в которых участвовало 10 000 гладиаторов и 11 000 зверей.

Мы писали ранее, что еще в 97 году до н. э., в консульство Гнея Корнелия Лентула и Публия Лициния Красса, человеческие жертвоприношения были запрещены специальным постановлением Сената. Но гладиаторских игр постановление не коснулось. Видимо, к этому времени они полностью утратили свое первоначальное сакральное содержание. И даже погребальные игры стали не столько жертвой манам умершего, сколько развлечением, которое устраивали для народа в память о покойном. Игры все чаще давали по светским поводам, и они превращались во все более сложное театрализованное представление. Октавиан Август в своих «Деяниях Августа», которые он позаботился вырезать на двух бронзовых столбах и установить в Риме, в числе прочего сообщает:

«Зрелище морского сражения народу я дал за Тибром, на каковом месте теперь роща находится Цезарей, выкопав землю в длину на тысячу восемьсот футов, а в ширину на тысячу двести. Там тридцать кораблей с таранами, триремы или биремы, множество также мелких судов между собой сражались. На этих судах бились, кроме гребцов, около трех тысяч человек»{147}.

Император Клавдий в 52 году н. э. устроил на Фуцинском озере[187] битву двух флотилий, каждая состояла из 12 трирем; всего с обеих сторон сражалось 19 000 человек. Знак к началу боя подавала серебряная статуя тритона, поднимавшаяся из воды с помощью специальной машины. Кроме того, Клавдий устроил на Марсовом поле сражение, воспроизводящее взятие и разграбление города, и показал сцены, изображающие покорение Британии.

Страбон в своей «Географии» пишет: «Еще недавно, в наше время, был отослан в Рим некто Селур, по прозванию "Сын Этны", который долгое время во главе вооруженной шайки опустошал частыми набегами окрестности Этны. Я видел, как его растерзали дикие звери во время устроенного на форуме гладиаторского боя. Разбойника поместили на высокий помост, как бы на Этну; помост внезапно распался и обрушился, а он упал в клетку с дикими зверями под помостом, которая легко сломалась, так как была нарочно для этого приспособлена»{148}.

Великий географ и интеллектуал, судя по всему, позволял себе отдохнуть от трудов на благо науки и расслабиться, посещая кровавые цирковые представления.

Знаменитый философ-стоик Сенека тоже не чурался такого рода развлечений. В одном из своих «Нравственных писем к Луцилию» он пишет: «…попал я на полуденное представление, надеясь отдохнуть…» Правда, надежды философа не оправдались. Как выясняется из письма, он зашел в цирк, «ожидая игр и острот», а нарвался на кровавую резню, которую, впрочем, остался смотреть. Дело в том, что по утрам в цирке обычно давали звериные травли, а во второй половине дня – единоборства гладиаторов; между ними иногда выступали мимы. Видимо, этих мимов и имел в виду Сенека, говоря об «остротах». «Играми» он называл выступления «обычных пар и самых любимых бойцов» – единоборство умелых гладиаторов, которые, прежде чем умереть, показывали публике высокое искусство боя. Но вместо того чтобы увидеть красиво умирающих профессионалов, философ-гуманист нарвался на массовую резню с участием бойцов без доспехов, что и привело его к самым печальным выводам о нравах римского общества{149}.

Как бы мы ни относились к Сенеке, который, бичуя римские нравы, заглядывал в цирк, дабы отдохнуть от написания трактатов о нравственности, надо признать, что его мнение о разложении оных нравов было вполне обоснованным. В имперские времена жизнь стоила немного, и запрет, наложенный сенатом на человеческие жертвоприношения, был забыт. Правда, теперь жертвы приносили не столько ради ублаготворения богов, сколько для устрашения политических противников или же по самодурству императоров. Так, Светоний[188] пишет об императоре Октавиане Августе:

«После взятия Перузии[189] он казнил множество пленных. Всех, кто пытался молить о пощаде или оправдываться, он обрывал тремя словами: «Ты должен умереть!» Некоторые пишут, будто он отобрал из сдавшихся триста человек всех сословий и в иды марта у алтаря в честь божественного Юлия[190] перебил их, как жертвенный скот»{150}.

Когда император Калигула болел, среди его приближенных находились, по словам Светония, «такие, которые давали письменные клятвы биться насмерть ради выздоровления больного или отдать за него свою жизнь»{151}. Оба эти обещания были известным в Риме ритуальным актом. С первым из них все ясно, второй подразумевал, что в храм передавалась письменная табличка с обещанием лишить себя жизни, если боги снизойдут и исполнят просьбу молящего. Случаи эти относились к начальному периоду правления Калигулы, когда он еще не успел проявить свои наклонности в полной мере, и его приближенные, видимо, считали, что дело ограничится красивым обетом. Но настало время, когда Калигула пожелал буквального исполнения обещанного. «От человека, который обещал биться гладиатором за его выздоровление, он истребовал исполнения обета, сам смотрел, как он сражался, и отпустил его лишь победителем, да и то после долгих просьб. Того, кто поклялся отдать жизнь за него, но медлил, он отдал своим рабам – прогнать его по улицам в венках и жертвенных повязках, а потом во исполнение обета сбросить с раската»{152}.

Тот же Калигула, по сообщению Светония, спровоцировал и ритуальное убийство в священной роще Дианы, на озере Неми[191]. Здесь стоял храм, жрецом которого по традиции мог быть только беглый раб, убивший своего предшественника. Этим жертвоприношением он как бы освящал свое вступление в жреческий сан. Овидий писал:

Беглые царствуют здесь, предшественников убивая,

А победивший царя также