Остров в глубинах моря - Исабель Альенде

Сперва хозяин совсем не интересовался Розеттой. Его раздражал ее плач и то, что я на нее отвлекаюсь, но носить ее за спиной, как я поступала с Морисом, он мне тоже не позволял: пока работала, я должна была оставлять ее в коробке. Очень скоро хозяин снова стал звать меня в свою спальню, потому что его возбуждали мои груди: они выросли вдвое, и стоило на них только взглянуть, как начинало бежать молоко. Потом он стал замечать и Розетту, потому что к ней очень привязался Морис. Когда Морис родился, он был всего лишь бледным тихим мышонком, который помещался у меня на ладони, совсем не такой, как моя дочка — крупная и к тому же крикунья. Морису пошло на пользу то, что в первые месяцы я привязывала его к своей спине, как делают с африканскими детьми: они ведь, как мне рассказывали, пока не научатся ходить и земли не касаются, все время на руках. Согретый жаром моего тела, да с его хорошим аппетитом, он вырос здоровеньким, и его миновали хвори, что уносят столько детей. Он был умным, все понимал и уже с двух лет задавал вопросы, на которые не мог ответить и его отец. Креольскому языку его никто не учил, но на нем он говорил так же хорошо, как и на французском. Хозяин не разрешал ему общаться с рабами, но ему удавалось улизнуть, чтобы поиграть с теми немногими негритятами, что жили на плантации, и я не могла бранить его за это, ведь нет ничего более печального, чем одинокий ребенок. С самого начала Морис стал для Розетты ангелом-хранителем. Он просто не отходил от нее, кроме тех случаев, когда отец брал его с собой, чтобы объехать плантацию и показать ему свои владения. Хозяин всегда очень заботился о том, что он оставит наследнику, потому-то так и переживал, уже много лет спустя, из-за измены сына. Морис часами мог играть в свои кубики и деревянную лошадку рядом с коробкой Розетты. Он плакал, если плакала она, и строил ей рожицы, и умирал со смеху, если она как-то на это отзывалась. Хозяин запретил мне говорить, что Розетта его дочь, да мне это самой никогда и в голову бы не пришло, но Морис об этом догадался или сам это родство выдумал и звал ее сестричкой. Отец за это совал ему в рот мыло, но так и не смог отбить у сына эту привычку, подобно тому как когда-то ему удалось отучить Мориса звать меня мамой. Своей настоящей матери мальчик боялся, не хотел ее видеть и называл «больная госпожа». Морис стал звать меня Тете, как и все вокруг, кроме тех немногих, кто знает меня близко и зовет Зарите.

Через несколько дней, занятых преследованием Гамбо, Проспер Камбрей стал красным — от гнева. От парня ни следа, а на руках у него свора обезумевших, наполовину ослепших псов, чьи морды сплошь покрывали язвы. И ответственность за все это он возлагал на Тете. В первый раз он обвинял ее напрямую, сознавая, что в этот момент в его отношениях с Вальмореном открывалось что-то новое, глубокое, как пропасть, и при этом самое основное. До тех пор одного его слова хватало, чтобы обвинение раба не подлежало обжалованию, а наказание свершалось немедленно, но по отношению к Тете раньше он на такое не осмеливался.

— В доме другие порядки, не такие, как на плантации, Камбрей, — привел свой довод Вальморен.

— Но за дворовых отвечает она! — настаивал тот. — И если мы ее не проучим, будут сбегать другие.

— Я решу это дело по-своему, — ответил хозяин плантации, не слишком расположенный поднимать руку на Тете, которая только что родила и к тому же всегда была образцовой экономкой.

Хозяйство в доме велось мягко, спокойно, прислуга выполняла свои обязанности безукоризненно. К тому же ему следовало, конечно же, помнить о Морисе и о той любви, которую малыш испытывал к этой женщине. Высечь ее, как хотел Камбрей, означало высечь Мориса.

— Я давно ее предупреждал, патрон, что у этого негра дурной нрав. Ведь не зря я пытался сломать его, как только купил, но, верно, мне не хватило жесткости.

— Хорошо, Камбрей, когда поймаешь его — можешь делать с ним все, что сочтешь нужным, — уполномочил его Вальморен, а в это время Тете, которая слушала все это стоя в углу, как преступница, пыталась скрыть свой ужас.

Вальморен был слишком занят своими делами и ситуацией в колонии в целом, чтобы взваливать на себя еще и заботу о каком-то там рабе: одним больше, одним меньше. Он совершенно его не помнил и не смог бы выделить одного из сотен других рабов. Пару раз Тете упоминала при нем «мальчика с кухни», и у него создалось впечатление, что это сонливый мальчишка, но раз уж парень отважился на такое, это становилось неправдоподобным, — чтобы совершить побег, требовалось мужество. Вальморен был уверен, что Камбрей скоро его поймает, ведь опыта в деле охоты за неграми ему не занимать. Его главный надсмотрщик прав: им нужно усилить дисциплину. На острове достаточно проблем и со свободными людьми, не хватало еще попустительствовать дерзости рабов. Во Франции Национальное собрание лишило свою колонию тех немногих прав автономии, которыми она обладала раньше. То есть какие-то бюрократы в Париже, нога которых ни разу не ступала на Антилы и которые, как утверждал Вальморен, едва научились сами подтирать себе задницу, решали теперь вопросы огромной важности. Ни один большой белый не был расположен признавать те абсурдные декреты, которые приходили в голову этим парижским недоумкам. Надо ж быть такими невеждами! А в результате — треск и хаос, как та история, что случилась с неким Винсентом Оже, богатым мулатом, что отправился в Париж требовать равенства в правах для офранцуженных, а возвратился, как и следовало ожидать, с поджатым хвостом, потому что куда же мы придем, если будут стерты естественные границы между классами и расами. Оже и его сообщник Шаванн с помощью аболиционистов, а их всегда хватало, подняли мятеж на севере, совсем рядом с Сен-Лазаром. Три сотни хорошо вооруженных мулатов! Потребовалась вся мощь гарнизона Ле-Капа, чтобы их разбить, рассказывал Вальморен во время одного из своих обычных вечерних разговоров с Тете. И добавил, что героем дня оказался ее давний знакомец — подполковник Этьен Реле, опытный и храбрый офицер, но с республиканскими идеями в голове. Уцелевших в бою взяли в плен в ходе молниеносного маневра, и за несколько дней в центре города выросли сотни виселиц: целый лес повешенных, понемногу распадавшихся кусками от жары, настоящее пиршество для стервятников. Обоих предводителей подвергли медленной мучительной казни на площади, прилюдно, не снизойдя до милосердного удара топора. И не то чтобы он был сторонником кровожадных казней, но для населения иногда они оказываются в достаточной степени поучительными. Тете слушала молча, думая о Реле, том капитане, которого она когда-то знала, а теперь едва помнила и, встретив его, не смогла бы признать, ведь виделись они всего-то пару раз много лет назад в квартирке на площади Клюни. И если этот человек до сих пор любит Виолетту, ему вовсе не так просто сражаться с офранцуженными. Оже вполне мог бы оказаться ее другом или родственником.

До своего побега Гамбо несколько раз поручалось ухаживать за пойманными Камбреем беглецами, пока они находились в том свинарнике, что звался госпиталем. Работавшие на плантации женщины подкармливали их кукурузой, бататом, окрой, маниокой и бананами из своих собственных запасов. Но прямиком к хозяину, поскольку с Камбреем этот номер все равно бы не прошел, отправился не кто иной, как тетушка Роза, которая заявила ему, что эти рабы не выживут без сваренного на костях и приправленного травами супа, а также печенки, которая все равно идет в отходы — остатки от тех туш, что съедаются в большом доме. Вальморен, недовольный тем, что его отвлекли, поднял глаза от страниц своей книги о садах короля-солнца, но этой странной женщине удавалось внушить к себе боязливое почтение, и он ее выслушал. «Эти негры свой урок уже получили. Корми их своим супом, женщина, и, если тебе удастся их спасти, я, пожалуй, ничего не потеряю», — ответил он ей. Поначалу Гамбо приходилось кормить их с ложечки, ведь сами они есть не могли, и еще он давал им пасту из листьев и пепла рисовой лебеды, которую, скатанную шариком, следовало — так велела тетушка Роза — держать во рту, перекатывая: чтобы перенести боль и прибавить себе немного силы. Это был секрет аравакских касиков, которые каким-то образом выживали на протяжении почти трехсот лет, не зная другой медицины, кроме доступной их знахарям. Растение это было редким, на рыночных прилавках колдунов-магов не продавалось, да и у себя в огороде тетушка Роза его не выращивала, потому и берегла — для самых тяжелых случаев.