Осенняя женщина - Анна Климова

Вот и сейчас, сидя у окна в скоростном поезде «Пат»[15] и наблюдая за проносившимися мимо красными фонарями на стенах туннеля, Витек немного сожалел о своей ночной выходке. Но не настолько, чтобы хотеть все вернуть обратно. Он устал от чмориков, живущих словно заводные игрушки. «Привет всем! Я уже дома!» — кричал каждый вечер Джон, приходя с работы и ставя свой кейс на маленький диванчик перед дверью. «Как прошел день?» — интересовалась у него Дебора, подставляя щеку для поцелуя. «У Кингсли все тот же репертуар, ты же знаешь. Он считает, что все мы ничего не смыслим в рекламе. Привет, Сью. Как дела в школе? О, Питер, ты вырос на целый дюйм, пока меня не было!» Потом они чинно садились ужинать. После ужина либо разбредались по комнатам, либо устраивались перед телевизором в гостиной смотреть какое-нибудь дурацкое шоу, в котором наглый мужик тонко (как ему казалось) издевался над звездами кино, политиками и спортсменами, а заодно и над отдельными лицами в аудитории, покатывавшейся со смеху.

Язык Витек начал понимать очень быстро, хотя читал с трудом. Вскоре его привели в школу. Но, как он сразу сообразил, это была не простая школа. Даже более чем непростая. В своей искренней заботе о его «начальной адаптации в англоязычной среде» приемные родители решили, что ему самое место среди тех, кто немножко отставал в умственном развитии. Витек попал в класс, где рослые дауны и олигофрены со слюнями на губах старательно повторяли за учительницей названия тех или иных предметов, нарисованных на картинках. Этого Витек не смог простить Джону и Деборе Периш.

С тех пор он начал свои вылазки в Город. Иногда он добирался туда на пароме, а иногда на подземном поезде. Он искал таких же, как он сам, — пацанов. Настоящих пацанов, мысли которых не заняты проблемой подстригания лужайки перед домом или мнением приемной мамаши о твоем поведении. На некоторых маршрутах паромы перевозили пассажиров в деловые кварталы бесплатно, поэтому когда с деньгами было туговато, Витек предпочитал именно их. В Манхэттене он тратил доллар на билет, садился на автобус М60 и ехал до 125 улицы. Оттуда на сабвее можно было добраться в любую точку Нью-Йорка. Он шел вместе с неизвестно куда спешащим народом, читал объявления о распродажах, ссорился с продавцами хот-догов, глазел на витрины шикарных магазинов, наблюдал за работой дорожных служб, с удивлением осматривал смешно одетого швейцара у «Шератона», с понимающей улыбкой слушал ругань таксистов в пробках. Если видел баскетбольные площадки с играющими одногодками, то бесстрашно шел к ним и знакомился. И везде, почти везде его принимали. Пару раз, правда, слегка побили в каких-то жутких кварталах со старыми домами и мостовой, пережившей, казалось, активные боевые действия. Если бы ему сказали, что в таких кварталах человеку запросто могли пустить пулю в голову или проверить ножом на прочность его внутренности, он не поверил бы. Улица с детства была его родным домом. И Витькино бесстрашие заключалось в этой непоколебимой уверенности. Впрочем, после тех случаев, когда все его тело было покрыто синяками, а карманы с легкостью освобождены от наличности, он стал избегать таких районов. Только полные кретины игнорируют уроки жизни.

Каждый раз после таких прогулок дома ему устраивалась нудная и не страшная головомойка. Дебора с истерическими нотками живописала, что происходит с некоторыми детьми в Большом Городе, и приводила жуткую газетную статистику, а Джон хмурился и, неловко отводя взгляд, просил его больше так не делать. Сьюзи, Тейлор и Питер вообще стали шарахаться от него после первых же синяков у него на лице. И чем дальше, тем меньше они желали иметь с ним дело. Тейлор, здоровяк Тейлор, уважаемый капитан футбольной команды в своем колледже, уже давно перестал стесняться и жаловался на своего приемного брата почти так же часто, как и Сьюзи.

Все шло очень и очень плохо. Несколько месяцев назад Витьке пришла в голову идея вернуться обратно, домой. Как настоящий пацан он не позволял себе раскиснуть, но иногда, в самые темные ночи, его глаза наполнялись слезами бесконечного одиночества. Он прятал их в подушку, обзывая себя при этом разными нехорошими словами. Но ни подушка, ни слова не помогали. Тоска корежила его храброе пацанское сердце с безразличием и холодностью всех тех, кто окружал его. Иногда он даже мечтал услышать голос Клары Ивановны, ругавшей его на чем свет стоит за курение в спальне. Мечтал увидеть рожу того самого милиционера, что составлял на него препроводительный рапорт. И еще мечтал оказаться среди своих — Косого, Жорика, Килятого, Чукчи, Писюна, а также увидеть веселый флирт между Большим Эдиком и его Матильдой, сбежавшей от родителей где-то в Ростове (никто не знал ее настоящего имени). Он хотел все это вернуть.

Но как вернуть то, что находилось за тысячи километров? Нужны были деньги. Много денег. Сначала он потихоньку продавал свои вещи, потом кое-что из вещей чморят. Много за них выручить никогда не удавалось. Однако в середине июля во время одной из прогулок по пышущему жаром городу Витек набрел на огромную стройку в районе Атлантик-авеню. «Майнуй, давай потихоньку!» — услышал он родную речь и мгновенно оказался среди серых работяг в ярких касках. «Эй! Мужики!» — крикнул он радостно. Так Витек нашел Дмитрия Александровича, или просто Саныча. В Америке Саныч работал давно. За длинным долларом не гонялся, делал, что предлагали. В основном на стройках. Радости особой от встречи с земляком-шпаненком явно не испытывал, но и гнать от себя не гнал. Уж больно неприкаянным показался ему пацан. Даже помог договориться с нужными людьми на стройке, когда Витек изъявил желание подработать немного.

В то лето у Витьки скопилась приличная сумма — 500 долларов. Таких денег у него еще никогда не было. Никогда. На билет до дома ее хватало, но только на билет, и Витек решил подкопить еще немного, чтобы не приехать домой с пустыми руками. Но, сам того не замечая, он потратил то, что было. По десятке, по двадцатке вытаскивал из тайника, надеясь при удобном случае возместить недостающую сумму. Однако Большой Город сожрал его деньги с ненасытностью голодного дога.

А когда он принял окончательное решение уехать? Скорее всего, после 11 сентября. В тот день Витек был в школе, и как только стало известно об атаке на башни-близнецы, вместе со всеми выбежал из здания на улицу. Нью-йоркцы с удивлением наблюдали клубы дыма и пыли, окутавшие почти весь Манхэттен. В школе сразу прекратили занятия. Посыпались звонки — родители спрашивали о своих детях, а учителя сразу подзывали их к телефону. Витьке в тот день никто не позвонил и не поинтересовался, на месте он или, как всегда, удрал в Город. Витек с горькой улыбкой проглотил это. Прибежав домой, он узнал, что Дебора на машине сама привезла из школы Питера, Сьюзи и Тейлора. Они стояли на крыльце обнявшись и со страхом смотрели в сторону Нью-Йорка, распушившего над Гудзоном невиданный никем ранее дымный хвост. Они даже не взглянули на Витьку. Он молча проглотил и это. Хотя втайне надеялся, что Дебора повернется к нему и скажет: «О, дорогой, как хорошо, что ты здесь! Я так волновалась! Никак не могла дозвониться в твою школу. Все линии были заняты». Он многое простил бы ей только за эти слова. Но Витек догадывался, что она не звонила.