Тарантул - Сергей Валяев

Когда ты не один, надо сдерживать свои чувства?

Я не говорю всей правды. Зачем такая п р а в д а матерям? Я хочу быть милосердным к живым…

— А нам, Алеша, — улыбнулась женщина, — прислали медальку. За мужество, что ли, Ванино? Сначала его, мертвого, а потом медаль. Такая легкая, как оловянная. Верно, все хорошее железо ушло на гробы, так?

— Ладно, тетка Маня, — Иван обнял её за плечи. — Ты ужо прости нас, что встревожили.

— А как можно мертвую встревожить? — смотрела сухими, выплаканными глазами.

— Ты это брось, тетка Маня, — сказал Иван. — Ты живее всех живых.

— А чувствую себя, как мертвая, — улыбнулась. — А мертвые сраму не имут. Так, Алеша?

— Да, — ответил я.

Я был живой. И несмотря на то, что был живой, я ничем не мог ей помочь. Быть может, я тоже был мертвым?

Я хотел уехать из Стрелково. И попытался объяснить, что утром — на кладбище, а вечером — на свадьбу, это как-то странно, неправда ли? На что Иван отвечал: в деревне живут практичные люди, это мы, городские, всякие душевные враки допускаем, а здесь куда все проще… И я остался.

Само торжество началось с оглушительного, остервенелого лая окрестных собак, встречающих праздничный кортеж залипухинского жениха. И псов можно было понять: создавалось впечатление, что в воздушных сумерках двигается бронетанковая колонна.

Когда вселенская пыль и тишина легла на деревню, началась невероятная сумятица у дома невесты — во дворе и вдоль забора были выставлены столы, которые с энтузиазмом оккупировали гости. Рядом с новобрачными садились старшие в нафталиновых одеждах, затем шли ядреные, крикливые бабенки и мужички с крепкими пропойными физиономиями, далее теснились молодежные стайки, и ещё дальше — галдели детишки.

Я оказался зажатым между Иваном и… Алисой. Она все время находилась где-то в сторонке, а затем неожиданно оказалась рядом со мной.

— Привет, — улыбнулась. — Погуляем, Леха?

— Ужо как случитца, — вдруг перешел на местный говорок. Наверно, от смущения?

— Ужо гульнем, — пообещал Иван.

Я никогда в жизни не видел такого количества бутылей с самопальной брагой. По-моему, на каждого, включая младенцев, приходилось литров сто.

— И это выпьют? — задал глупый вопрос.

— Еще мало будет, — засмеялась Алиса. — Что желаете?

— Желаю винегрет.

— Пожалуйста ваш винегрет…

Она сидела рядом, и я чувствовал её энергичное, насыщенное животным желанием, тело. Я сделал вид, что более всего меня интересует винегрет из свеклы, как овощ полезный для пищеварительного тракта.

Скоро бестолковый толк за столами умолк: по мерцающей пыли шла тетя Маня в черной шали. В её появлении таилось нечто ужасное и запредельное этому парадному миру, что никто не посмел остановить женщину. Она приблизилась к молодым — те, как обреченные на погибель, поднялись. Невеста в фате девственницы сложила руки на барабанный свой живот, словно защищая его. Жених — худощавый переросток в пиджаке с чужого плеча был готов разрыдаться в голос.

Мать моего павшего друга аккуратно взяла со стола наполненный стакан, опустила в него медаль, которую она получила за жизнь сына, и тихо проговорила:

— Горько!

Если бы она закричала, это было понятно. Но проговорила тихо, и в голосе её прозвучала такая смертельная мука и боль, что все, как один, встали и в мертвенной синей тишине вечера выпили за её сына, обрученного навсегда со смертью.

Мы знали — нас ждут. Мы не одни на белом свете — нас ждут. И тут как повезет: кому оловянную медальку за гибель сына, кому истерзанную плоть его, а кому искалеченную его душу…

Свадьба пела и плясала. И была в ней невыносимая тоска, точно у каждого открылась кровоточащая рана, и чтобы истребить её боль, бабы и мужики заглатывали водку с остервенелым ухарством.

Вскоре над вечерним свадебным торжеством завис странный, гнетущий стон из плача, мата, проклятий, смеха, детских криков и музыкального рева. Возникало впечатление, что пространство праздника затягивается тяжелым и удушливым облаком. Лица людей искажались, точно они задыхались; ором пытались помочь себе, но тщетно. Потом зажглись фонари на столбах и я увидел тени — они мелькали в своем бессильном исступлении.

Наконец случилось то, что должно было случиться. У автомобилей и тракторов захороводилась драка, распространяющаяся со скоростью пожара в сухом валежнике. Завизжали бабы и молодки. Захрипели мужики. Захрустели кости… Я сидел за столом и ковырялся в винегрете. Алиса смеялась.

— Ты что, Алеха! — выбежал из боя Иван в рваной рубахе, заглотил стакан бражки. — Бей залипухинских!

— А где, кто? — поднимался из-за стола.

— Бей всех, да не убивай, — и рванулся в дело.

— Сиди, — Алиса потянула меня за руку. — Это у них такая народная игра, Алеша.

— Я тоже хочу поиграть, — и, освободив руку от дамского захвата, шагнул в напряженное ночное пространство.

Варево из человеческих тел стонало, хлюпало кровью, горланило, надсаживалось. Я почувствовал ненависть ко всему этому пьяному, невменяемому сброду, развлекающемуся таким традиционным способом. Ненависть залила мои клетки свинчаткой, и я начал работать по теням, как был научен добросердечными своими командирами 104-ой дивизии ВДВ. Бил и не чувствовал боли. Били меня и все равно не чувствовал боли.

Было такое ощущение, что пробиваюсь сквозь плотную телесную ткань, рвущейся под жестокими и свирепыми ударами. И с каждым удачным ударом ощущал, как в меня возвращается сила, беспощадность и гнев.

Я разбивал кулаки о невидимые хрипящие рабские рожи, и боли не чувствовал. Я разбивал кулаки о тени, не чувствовал боли и понимал, что вновь вернулся на войну.

Народное кулачное побоище закончилась тем, что залипухинские с проклятиями и позором отступили в ночь. И ночь заглотила их, как тени вбирают слабых людей. А растерзанные и битые победители вернулись за столы.

— Леха, — горланил Иван. — Ты чяго своих дубил?.. Бей своих, чтобы чужие боялися? Ха-ха!

— Сам сказал — бить всех! — передернул плечом.

— Ты весь в крови, — сказала Алиса.

— Это чужая кровь, — сказал я.

— Пошли, аника-воин, — взяла меня за руку и повела, как мать ребенка.

— Куда?

— Не бойся, — засмеялась, — если я и кусаюсь, то не больно.

… По угадываемой в лунных лопухах тропинке мы продрались к баньке. Это я понял по теплому парному запаху, исходящему из дверей. Алиса зажгла свечу, и наши тени четко отпечатались на бревнах. На лавке отдыхали березовые веники.

— Сейчас мы все грехи… венечком… — стащила с меня рубашку. — Вот какой у нас солдатик… пораненный…

— Алиса…