В поисках любви - Кэтрин Кинкэйд

Недаром он ее предупреждал, что не потерпит угроз своей империи! Он смотрел в лицо любой опасности, дрался как черт и никогда не мучился угрызениями совести, если, чтобы выжить, требовался отчаянный поступок… Почему же сейчас, едва подумав о принудительной ванне для мисс Уайтфилд, он испытал чувство вины? Ведь о том, чтобы ее утопить, и речи не было: вымочить как следует, окончательно испортив документ, – только и всего! Сейчас для этого наступил самый подходящий момент. Весь день он только и делал, что отрабатывал детали плана. Однако что-то в его душе сопротивлялось задуманному. Кингстон злился, но ничего не мог с собой поделать.

Среди многочисленных выражений, которые он привык видеть на лице Эммы, одно было особенно невыносимым: когда ее глаза делались вдруг влажными, на губах появлялась обезоруживающая улыбка и все лицо светилось невинной доверчивостью! В такие моменты ему хотелось привести ее в чувство пощечиной и крикнуть: «Что это с вами? Разве вам неизвестно, зачем я вас нанял? Ведь я просто испугался, как бы, оставшись в Калькутте, вы не причинили мне вреда! Я собираюсь отнять у вас ваше наследство! Если все выйдет по-моему, вы утратите доказательства на право владения Уайлдвудом и ваша поездка будет бессмысленна. А как только появится возможность благополучно от вас избавиться, я поспешу ею воспользоваться».

Осторожность требовала именно таких действий; избавиться от нее, как только будет уничтожен документ. Зачем тащить ее с собой в Парадайз-Вью, где она станет рыскать в поисках своего Уайлдвуда, даже если лишится бумаги? Он и так зашел слишком далеко, позволив себе проникнуться к ней дружеским расположением. Какой черт дернул поцеловать ее?

Ему совершенно не нравилось то, что с ним происходило последнее время: ведь она соблазняла его своим характером, нравом, этими своими влажными глазами; она даже возбуждала в нем желание! Подумать только – желать старую деву! При первой встрече она напомнила ему ворону. Что за наваждение?

Алекс сделал большой глоток бренди. Слишком много времени он проводит в ее обществе – в этом все дело! С женщинами он всегда давал слабину. Он ложился в постель даже с теми особами, которые вызывали у него одно презрение, и наслаждался ими. Сейчас рядом с ним оказалась женщина, которая ему по-настоящему понравилась, и он, разумеется, мечтал о близости с ней, даже если подобное поведение было совершенно не в его интересах.

Он убеждал себя, что обязан устоять перед напором чувств и плотских желаний и не отступать от своих планов. Как ни отвратителен был ему замысел искупать мисс Уайтфилд, он должен был его осуществить. Он сыграет роль благородного спасителя, и в благодарность она сама пригласит его к себе в постель!

Последнее произойдет уже не на барке, где нельзя толком уединиться, а позже, когда у них будут палатки. Однажды вечером, когда все уснут, он нанесет ей визит. К тому времени у нее заживут ребра, она полностью поправится, смягчится, созреет и будет готова к уроку любви и сладострастия.

Черт возьми, давно он не желал женщину с такой силой! Из памяти не выходила ее нежная кожа, нетронутое тело, шелковые волосы. Ему хотелось зарыться в них лицом и вдыхать ее аромат, который опьянял его всякий раз, стоило ему к ней приблизиться. Сначала он возжелал документа мисс Уайтфилд, а теперь ему понадобилось и ее тело. Одного он совершенно не хотел – пробудить в ней чувства.

Если бы она в него влюбилась, то это обстоятельство страшно усложнило бы его жизнь. Как бы он тогда ее бросил? Влюбленная в него женщина всегда будила в нем чувство ответственности, даже если он не испытывал к ней ответных чувств. Взять хотя бы Лахри. Она ведь понимала, что он никогда на ней не женится, что в его зенане она может рассчитывать лишь на роль любовницы, что он интересуется только ее телом, тогда как его сердце молчит, и что, пресытившись, он больше никогда не пригласит ее делить с ним ложе. Все это было ей хорошо понятно – недаром он не пожалел времени на объяснения, – однако не мешало любить его.

А раз так, он чувствовал себя в ответе за нее и не мог указать ей на дверь. Она может быть уверена, что ей всегда найдется место в его зенане; когда их отношения завершатся, он не помешает ей найти себе нового покровителя. Все это он ей тоже растолковал и, вернувшись в Парадайз-Вью, не изменит своему слову.

Но по каким-то неведомым ему причинам Кингстон уже не был без ума от Лахри. Он представлял себе ее тело, но его собственное тело никак на это не реагировало. Он вспоминал ее наготу, закрывающие всю спину черные волосы, горячие, полные желания глаза, подведенные сурьмой, стройное тело, умащенное благовониями, нарумяненные груди, призванные его соблазнить, – и оставался равнодушным. Лахри знала сотни средств, как продлить мужчине удовольствие от заката до рассвета, однако он все равно отдавал предпочтение неискушенной девственнице, не имеющей понятия, что значит нравиться мужчине и соблазнять его!

Допив остатки бренди, Алекс недовольно покачал головой. Хотеть мисс Уайтфилд больше, чем Лахри, способен только круглый дурак, тем более что такая женщина, как мисс Уайтфилд, потребует союза сердец, да еще с юридической печатью, тогда как Лахри не требовала ровно ничего. Если ему удастся соблазнить мисс Уайтфилд и оставить ее при себе, то лучше не думать, что будет, когда они доберутся до Парадайз-Вью.

Стоит ей хоть раз взглянуть на Лахри и его зенану – и она решит, что все шесть женщин, там обитающие, существуют для того, чтобы являться по его зову в павильон любви. Она никогда не поверит, что единственная его любовница – Лахри, а остальные живут там только потому, что им больше некуда деваться. Соблазнит он мисс Уайтфилд по пути или нет, она все равно не одобрит образа жизни, к которому он привык в Парадайз-Вью. Это он предвидел еще в Калькутте. Правда, тогда ему было все безразлично и о том, чтобы соблазнить мисс Уайтфилд, и речи быть не могло!

Как же ему быть теперь? Прежде всего уничтожить проклятую бумагу! Это главное, остальное потом. Аккуратно поместив пустой стакан в отверстие подлокотника, Алекс покосился на женщину, спавшую рядом. Парусиновая перегородка пропускала желтый свет фонаря, сверху светили звезды; того и другого хватало, чтобы разглядеть ее тонкие черты. Ее нельзя было назвать красавицей в строгом смысле этого слова, но она была прекрасна своей особой прелестью! Сейчас это было еще заметнее, чем обычно. На закате она сняла уродующий ее топи, и густые волосы служили ей дополнительной подушкой, обрамляя к тому же лицо мягкими прядями. Алекс боролся с желанием убрать их с ее щек, чтобы провести пальцем по ее лицу, нежному, как лепесток цветка. Во сне она выглядела совсем юной и невинной – сущее дитя; какой она была в детстве?

Скорее всего она была трудным ребенком, развитым не по годам, умным и очень подвижным. Такими же были его собственные дети, особенно Виктория, больше всего на свете любившая свободу и всегда поступавшая по-своему. Алекс готов был сознаться, что души не чает в дочери и чрезмерно ее балует; ни одно создание женского пола еще не удостаивалось такой его безграничной любви, как она. Наверняка мисс Уайтфилд была в детстве такой же, как его Виктория, и тоже казалась окружающим слишком прямолинейной и пытливой.