Брусника - Катя Верба

У меня, девочки-подростка, загорелись от любопытства глаза, когда я попала в ее избушку, на стенах которой висели пучки сухих трав и цветов. Я стала приходить к Агафье снова и снова. Мы обе были одиноки в этом лесу: и я, и она. И наши души сроднились, словно она была моей настоящей бабушкой, а я — ее настоящей внучкой.

Агафья говорила мне, что из моих глаз льется свет, которым можно лечить людей. Именно поэтому я набрела в лесу на ее избушку. Я неосознанно пришла туда, куда должна была прийти. Потому что сила и свет ищут продолжения. У Агафьи не было преемницы, я должна была ей стать. Конечно, если захочу. Только огромным желанием человек может заставить говорить и помогать ему травы, деревья, воду, огонь, землю.

И я захотела. Та польза, которую я принесла людям, когда стала взрослой — все это заслуга Агафьи. Она научила меня всему, что знала и умела сама.

Как-то мой отец спас в лесу волчонка. Он принес его, тяжело раненого, к нам в дом и положил на полу возле печи. Волчонок едва дышал. Я думала, что он умрет ночью, но на рассвете он был еще жив. Тогда я завернула его в старую тряпицу, прижала к груди и со всех ног побежала к Агафье. Горячие слезы жалости текли по моим щекам и капали на волчью морду, которая торчала из тряпицы. Почему-то я думала, что просто обязана спасти этого детеныша. Агафья долго смотрела на волчонка, водила руками по его шерсти, слипшейся от запекшейся крови. Потом она привела меня в избушку, показала на травы и сказала:

— Бери и лечи. Ты ведь все сама знаешь, Тамара.

Сказала так и ушла в лес. А я стояла в замешательстве, не зная, какую траву мне взять. Но потом вспомнила о том, что рассказывала мне Агафья долгими зимними вечерами, когда я оставалась ночевать в ее избушке. Трава говорит только с тем, кто в просит у нее помощи. Я сосредоточилась и стала вслух разговаривать с аккуратными веничками, развешанными по стенам избушки. Я рассказала и про волчонка, и про ро себя. А потом заплакала от того, что ничего не слышу в ответ. Какая же я знахарка, если ни одна трава не желает говорить со мной.

— Помоги мне, помоги мне. Сделай мои руки сильнее, сердце добрее, мысли чище, — без устали повторяла я, смотря по стенам и улавливая каждый шорох.

Возможно, это покажется тебе странным, Надя, но нужные травы мне ответили. Из них я приготовила целебный отвар, без устали шепча молитвы и слова благодарности. Я делала все так, как учила меня Агафья. Не буду вдаваться в подробности, но скажу, что голоса их — не слова, привычные нашему слуху. Это разнообразная смесь звуков, шорохов, перешептываний: мелодичных и раздражающих. В такой траве великая сила. Поэтому я никогда не давала тебе трогать свои подвешенные к потолку венички. Неосторожным прикосновением ты могла задеть их гордость и, тем самым, нарушить их спящие до поры до времени силы.

Он выжил. Мой волчонок. Он был первым живым существом, которого я спасла. Я дала ему имя Зорго. Я отпаивала его целебными отварами много дней. Кормила из самодельной соски, словно младенца. Часами гладила его жесткую шерсть, пела ему песни. Он лизал мои руки шершавым языком, словно щенок. Когда он окреп настолько, что стал перемещаться на слабых лапах вокруг избушки, Агафья сказала мне, что когда-нибудь этот волк отблагодарит меня.

Зорго долго жил около нас, боялся уходить далеко. Обычно он не приближался к нам, но иногда подходил ко мне, по привычке клал, совсем ненадолго, свою голову на мои колени. Это был сильный и умный зверь. Когда он вырос и совсем окреп, то начал надолго уходить в лес. Потом мы стали видеть его все реже и реже. Агафья сказала, что, скорее всего, в лесу у него появилась семья. Я долго скучала по нему. Словно он был моим ребенком. Но потом смирилась и отпустила его из своего сердца.

Я училась знахарству, впитывала в себя все больше и больше знаний. Агафья обучила меня темным обрядам, но строго-настрого наказала мне не использовать темные силы без особой надобности. Я знала, как наслать порчу, сделать приворот, отворот и легко могла убить человека. Честно признаю, на моей совести есть убийство, с ним я лягу в могилу, но оно никак не связано с темными обрядами. Их я никогда не использовала во вред людям, как и обещала Агафье.

Я выросла. У отца болели ноги, он не мог преодолевать большие расстояния по лесу. Нам пришлось переехать вместе со своим хозяйством в село. Я долго привыкала к людям, к новой обстановке, но до конца, по-моему, так и не смирилась с жизнью среди людей. Моя душа так и осталась навсегда в лесном доме моего детства. С Агафьей мы стали видеться редко.

Однажды к отцу пришел за помощью молодой парень Михаил Савельев из соседней деревни. Корова его родителей отелилась и слегла, а отец хорошо разбирался в болезнях домашнего скота и знал, что делать даже в самых сложных случаях. Михаил обещал, что его семья хорошо нам заплатит. Нам с отцом нужны были деньги, поэтому мы быстро собрались и отправились в путь.

Корову лечили около недели, все это время мы с отцом жили в амбаре у родителей Михаила. Нас кормили и принимали, как дорогих гостей. Савельевы были хорошими людьми и сразу понравились мне. Но все мое внимание было обращено на Михаила. Он ставил срубы в деревне, по словам его отца, был мастером на все руки. Разговорчивый, открытый, добрый — он очаровал мое девичье сердце. Когда он был неподалеку, я чувствовала себя не так, как всегда и понимала, что какое-то незнакомое, ни с чем не сравнимое, чувство завладело моим сердцем. Тайком я рассматривала Михаила: голубые глаза, морщинки в уголках губ, широкие плечи, руки, покрытые коричневым загаром. Мне нравилось в нем все. Он часто улыбался искренней, широкой улыбкой, а его светлые кудри хотелось потрогать руками.

То первобытное чувство, которое живет внутри каждой женщины, проснулось и стало жечь меня изнутри. Волнение усиливалось, когда Михаил был рядом, потому что я чувствовала, что и он ко мне неравнодушен. Мне было на ту пору почти двадцать лет, я была готова к любви и к отношениям с мужчиной.

Михаил старался остаться со мной наедине, смотрел на меня выразительным взглядом, от которого я краснела. Мы целовались с ним за хлевами жадно и ненасытно, как будто никогда до этого не знали, что существует в мире такая страсть, такой огонь, заставляющий гореть вместе. Мне не стыдно сейчас писать тебе об этом, Надя. Это была первая и единственная любовь в моей жизни. Я надеюсь, ты вырастешь и поймешь меня.

Я влюбилась. Я дышала любовью. Дышала и горела.

Как же удивилась я, когда узнала, что у Михаила есть невеста. Красивая, статная, рыжеволосая девушка высокого роста пришла к нему в дом через четыре дня после того, как мы приехали. Ее звали Люба. У нее были холодные зеленые глаза, крупный нос и черные брови. Внешне мне она ничуть не понравилась. Мне показалось, что ее громкое, красиво имя ничуть ей не подходит. Во взгляде ее была желчь, а далеко не любовь. Мне стало тяжело дышать рядом с ней. Она вела себя в доме Михаила очень уверенно. Оказалось, что их семьи дружат, а Михаил и Люба давно сосватаны друг другу. Так, смеясь, сказал его отец, похлопав девушку по широкому плечу, словно она была ему дочерью.

Я не знаю, как описать тебе мои чувства после этого. Мне было так больно, что захотелось умереть. Михаил поник, перестал смотреть мне в глаза. После того, как Люба ушла, я тоже перестала смотреть в его сторону, не выходила больше из амбара и ждала, когда же мы с отцом уедем из их дома. Мне хотелось плакать, но я не могла показывать свои чувства. Это, пожалуй, одна из сложнейших задач: скрывать свою боль от посторонних.