Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Дж. Питтс

Гром грянул над родными и близкими Фуке. Ошеломленной мадам Фуке, покинутой в ратуше, было приказано уехать и поселиться в Лиможе. Гурвиль, пользуясь своими многочисленными связями, помог ей организовать переезд и позже добился у короля разрешения одолжить ей какие-то деньги на жизнь. Франсуа, архиепископу Нарбоннскому, приказали переселиться в Алансон; Луи, епископу Агдскому, – вернуться в свою захолустную епархию. Самый младший, Жиль, лишился придворной должности старшего конюшего (premier écuyer of the Royal Stables, Grand Écurie). Базиля сослали в Гиень [370].

Благодаря вмешательству Анны Австрийской мать Фуке, старая Мари де Мопё, смогла остаться в Париже и опекать двух малолетних детей Фуке [371]. Мадам дю Плесси-Бельер сослали в Монбризон, ее бумаги изъяли. Ее зятя маркиза де Крюи, недавно произведенного в генералы парусного флота (galéres), разжаловали [372]. Гурвиль, «одолжив» казне по «предложению» Кольбера 500 000 ливров, ускользнул и в дальнейшем тихо жил недалеко от Ангулема у герцога де Ларошфуко [373]. Остальные люди Фуке тоже рассеялись, опасаясь ареста.

После того как д’Артаньян подтвердил, что Фуке взят под стражу, ликующий Людовик, уже успевший написать матери, лично объявил придворным об аресте. Он сообщил, что намеренно нанес Фуке удар в тот момент, когда суперинтендант возомнил себя на вершине карьеры, в его родной провинции, где он пользуется такой популярностью. Далее король объявил, что отменяет должность, которую занимал Фуке, и намерен сам управлять своими финансами. Повторяя сказанное после смерти Мазарини, он добавил: «Мне пора самому заняться своими делами» [374].

Теперь, когда суперинтенданта схватили, предстояло решить, как быть дальше. Сначала Людовик XIV распорядился, чтобы расследованием занималась небольшая группа судей – рекетмейстеров – под председательством канцлера Пьера Сегье [375]. Тогда процесс прошел бы быстро, как это часто бывало прежде, и в полном соответствии с рекомендацией умирающего Мазарини: не вникать глубоко в то, что происходило при нем с государственными финансами. Такое расследование, предупреждал Мазарини, не в государственных интересах и способно оттолкнуть многие влиятельные семьи как внутри королевства, так и за его пределами [376]. Однако Кольбер предпочитал, чтобы обвинения в адрес Фуке прозвучали как можно более публично. Он собирался воспользоваться оглаской «злоупотреблений», которым была подвержена финансовая система прошлых лет, как поводом для ее реформирования. Пакет его предложений Мазарини от 1659 года вновь всплыл на свет и убедил молодого короля, что за публичным и показательным арестом должен следовать такой же публичный и показательный процесс. Иначе говоря, суперинтендант и его сообщники по должностным преступлениям должны предстать перед специальным судом, Chambre de justice – Палатой правосудия [377].

Прецеденты были, и немало. Специальные суды для расследования коррупции в финансовой системе и государственных преступлений финансового характера восходят еще к временам Франциска I [378].

Такие суды одновременно решали несколько важных для короля задач. Они успешно переориентировали гнев и возмущение общества, вызванное налоговой системой, с короля на финансистов. Коммерсанты же представляли собой очень удобных кандидатов на роль «кровопийц» (хотя в итоге главным бенефициаром их операций оставалась все та же корона). Кроме того, специальный трибунал позволял вывести государственный финансовый аппарат из-под юрисдикции парламента и налоговых судов, отклоняя, таким образом, их притязания на контроль в данной сфере. Смягчалось такое отстранение тем, что в члены специального суда приглашали конкретных влиятельных магистратов – представителей существующей системы правосудия. Назначение льстило им профессионально и по-человечески, однако шло в обход институтов, к которым они принадлежали. В состав Палаты правосудия обычно входили не только члены парижских судов, но и представители высоких судов из провинций, в соответствии с общенациональной юрисдикцией палаты.

Дж. Е. Бошер подчеркивает политический смысл таких трибуналов. Палата, отмечает он, была «королевским коммерческим (business) институтом, замаскированным под судебно-правовой» [379]. Говоря языком экономики, она служила государству механизмом, который позволял навязывать финансистам пересмотр условий сделок задним числом. Выплачивая штрафы и компенсации в обмен на иммунитет от дальнейших санкций, они фактически делились долей своей прибыли. Таким образом, королевская судебная власть получала инструмент для компенсации неравенства сил в отношениях между государством и его кредиторами. Или, иными словами, действенное средство против неравенства, которое в критические периоды вынуждало государство идти практически на любые выдвинутые финансистами условия, чтобы только обеспечить приток средств [380].

История палаты, созванной Ришелье в 1624–1625 годах, – яркий пример того, как обычно происходили такие расследования. В августе 1624-го, сразу после прихода к власти, Ришелье распорядился арестовать суперинтенданта финансов Шарля де ла Вьёвиля[381] за коррупцию и заключить в замок Амбуаз. Пока ла Вьёвиль прозябал в опале, кардинал учредил Палату правосудия, расследовавшую злоупотребления государственными финансами и судившую обвиняемых финансистов. Однако на самом деле суд был просто уступкой общественному мнению; Ришелье прекрасно понимал, насколько государство зависит от финансистов, субсидирующих его операции [382]. Одного злосчастного финансиста казнили. Остальные заплатили общим счетом около 10,8 миллиона ливров штрафа, и дело было прекращено. Подобным образом закончилось и дело 1607 года под председательством Сюлли [383]. То, что формально выглядело штрафом, по сути являлось принудительным, задним числом, пересмотром условий, на которых финансист кредитовал власть. Или – частичным возвратом «неправедного» дохода. Ла Вьёвиль, приговоренный к виселице, сумел бежать. Возможно – с молчаливого согласия властей. Он отплатил своим мучителям, опубликовав в изгнании апологию – развернутое оправдание – своих действий. Позднее ее взял за образец Поль Пелиссон[384], выстраивая защиту Фуке (см. ниже) [385].