Моя темная Ванесса - Кейт Элизабет Расселл

– Но они вели себя с тобой, как козлы, – ответила я, как будто он сам мог этого не понять.

– Все нормально, правда. – Не поднимая взгляда от книги, Джесси сжал страницы пальцами с облупившимся черным лаком для ногтей.

В Квебеке мадам Лоран водила нас по мощеным улицам, показывая исторические здания – собор Нотр-Дам-де-Квебек, Шато-Фронтенак. Мы с Джесси отстали от группы и, почти не обращая друг на друга внимания, разглядывали мимов на больших гранитных пьедесталах и катались на фуникулере из верхней части города в нижнюю и обратно. Он купил безвкусные сувениры: акварель с изображением Шато-Фронтенак у пожилой женщины на улице и ложку с выгравированной сценой с зимнего карнавала, которую он подарил мне. Через час мы догнали группу, и я ожидала, что нам влетит, но нашего отсутствия никто даже не заметил. Потом мы с Джесси снова сбежали и остаток дня гуляли по старому городу, почти не разговаривая, только иногда подталкивали друг друга локтями, чтобы показать что-то забавное или странное.

На второй день поездки я пыталась позвонить Стрейну из таксофона, но никто не отвечал, а оставить сообщение я не решилась. Джесси не спрашивал, кому я пытаюсь позвонить, – все и так было ясно.

– Он, скорее всего, в кампусе, – сказал он. – Сегодня в библиотеке открытый микрофон. Всех преподов-гуманитариев заставляют на них ходить.

Я молча смотрела на него, засовывая телефонную карточку обратно в карман.

– Не волнуйся, – сказал Джесси. – Я никому не скажу.

– Откуда ты знаешь?

Он бросил на меня взгляд, как бы говоря: «Ты шутишь?»

– Вы все время вместе. Сложно не сообразить, что происходит. Плюс я видел это своими глазами.

Я вспомнила, что говорил Стрейн про приюты и тюрьмы. Не факт, что мои слова можно было считать признанием, но все-таки на всякий случай я сказала:

– Это неправда.

Мои слова прозвучали так жалко, что он только снова взглянул на меня: «Я тебя умоляю».

В воскресенье утром мы уехали. Спустя час Джесси со вздохом положил раскрытый роман себе на колени, покосился на меня и жестом показал, чтобы я сняла наушники.

– Ты ведь понимаешь, что это глупо? – спросил он. – То есть невероятная тупость.

– Что?

Он пристально посмотрел на меня:

– Ты и твой бойфренд-учитель.

Я обвела взглядом ближайшие сиденья, но, казалось, все были заняты своими делами: кто спал, кто читал, кто слушал музыку в наушниках.

Джесси продолжал:

– Меня не волнует мораль и все такое. Я просто говорю, что он, скорее всего, разрушит твою жизнь.

Проигнорировав его меткий удар, я ответила, что игра стоит свеч. Я спрашивала себя, считает ли Джесси меня неадекватной, храброй или и то и другое. Джесси покачал головой.

– Что?

– Ты идиотка, – сказал он. – Вот и все.

– Ну спасибо.

– Я не хочу тебя обидеть. Я тоже по-своему идиот.

Когда Джесси назвал меня идиоткой, я вспомнила, как Стрейн говорил про мою мрачно-романтичную натуру, – похоже, оба имели в виду, что я склонна принимать неверные решения. На днях Стрейн назвал меня меланхоличной, и потом я посмотрела это слово в словаре: человек, склонный грустить.

В Норумбеге прошла сильная метель, и, когда мы проснулись, мерцающий кампус был затянут полудюймом льда. Ветви деревьев сгибались под снегом, клонились к земле, а наст был таким плотным, что по нему можно было ходить не проваливаясь. В субботу мы со Стрейном впервые занялись сексом при свете дня у него в кабинете. Потом, стараясь не смотреть на его обнаженное тело, я наблюдала, как кружатся пылинки под слабым зимним солнцем, подкрашенным зеленью бирюзового оконного стекла. Он водил пальцем по дорожным картам моих вен и говорил, какой голод я у него вызываю, – так бы меня и съел. Я молча предложила ему свою руку. Давай. Стрейн только осторожно куснул ее, но я бы, наверное, позволила ему разорвать себя на части. Я бы позволила ему все.

Наступил февраль, и у меня получалось скрытничать лучше и в то же время хуже. Я перестала упоминать о Стрейне, когда звонила домой по воскресеньям, но меня так и тянуло к нему в аудиторию. Теперь я находилась там постоянно. Даже во время консультационного часа, когда другие школьники приходили обсудить домашнее задание, я сидела за партой, притворяясь, будто поглощена работой, но подслушивала так жадно, что у меня горели уши.

Однажды, когда мы сидели вдвоем, Стрейн достал из портфеля «поляроид» и спросил, можно ли снять меня за партой.

– Хочу запомнить, как ты выглядишь на своем обычном месте.

Меня разобрал нервный смех. Я принялась трогать свое лицо и дергать себя за волосы. Я ненавидела, когда меня фотографируют.

– Ты можешь отказаться, – сказал Стрейн, но я видела тягу в его глазах, видела, как это для него важно. Отказ разбил бы ему сердце. Поэтому я разрешила ему сделать несколько снимков: за партой, за его столом и еще один – на диване в его кабинете с поджатыми ногами и тетрадью на коленях. Он был так благодарен, с улыбкой следил, как проявляются фотографии. Говорил, что будет беречь их вечно.

В другой раз он дал мне почитать новую книгу – «Бледное пламя» Владимира Набокова. Я сразу же принялась ее листать, но она не походила на роман: на страницах была длинная поэма, череда пометок.

– Это сложная книга, – объяснил Стрейн. – Менее доступная, чем «Лолита». Такие романы требуют, чтобы читатель отдался им во власть. Ты должна прочувствовать его, а не пытаться понять. Постмодернизм… – Заметив на моем лице разочарование, он осекся. Я хотела новую «Лолиту».

– Дай я кое-что тебе покажу. – Он забрал у меня книгу, нашел нужную страницу и показал на строфу. – Смотри, кажется, это про тебя.

У меня перехватило дыхание, зарумянилось лицо.

– Правда, поразительно? – Он улыбнулся странице. – Ванесса, мой заласканный идол.

Он провел рукой по моим волосам, накрутил локон на палец. Багровая кайма, кленово-рыжие волосы. Мне вспомнилось: когда Стрейн показал мне поэму Джонатана Свифта, я сказала, будто ощущаю, что наши чувства предрешены. Тогда я говорила не всерьез – просто хотела показать ему, как я счастлива, как этого хочу. Но на сей раз, увидев на странице свое имя, я словно упала в пропасть, потеряла над собой контроль. Возможно, это и правда было предопределено судьбой. Возможно, как раз для этого я и была создана.