Дикое сердце - Вирджиния Браун

— Рафаэль… — Дрожащие пальцы вцепились в его руку, но слова не шли с языка. — Будь осторожен… — выговорила она с трудом.

Рафаэль нежно взял ее за подбородок и поцеловал. После этого он ушел, и Аманда осталась одна.

Несколько часов она сидела, съежившись, в испуганном ожидании, а Рафаэль все не появлялся. Без сомнения, что-то произошло, и Аманда молилась за тех, кто оставался в лагере хуаристов. Господь милосердный — это же не из-за нее, не потому что французы видели ее и нашли лагерь…

У нее затекли ноги, и она мечтала только о том, чтобы выбраться из своего убежища. Ожидание становилось просто невыносимым, когда она думала о Рафаэле и Хуане, Хайме, Рамоне и всех остальных, кого встречала в лагере. В конце концов Аманда решила: все, что угодно, лучше этого бесконечного ожидания и неведения.

Она осторожно пробиралась от дерева к дереву, постоянно останавливаясь и прислушиваясь, и чем ближе подходила к лагерю, тем нестерпимее становился дым, разъедая глаза, нос и горло. Во рту пересохло. Такие облака дыма говорили о взрыве боеприпасов, и Аманда правильно догадалась, что французы обнаружили хранилище ружей и пороха.

Голова нестерпимо болела, в носу щипало от дыма, и Аманда остановилась в замешательстве, не зная, двигаться, ли ей дальше или лучше вернуться назад, в убежище, как вдруг чья-то рука зажала ей рот. Она замерла, а потом изо всех сил попыталась вырваться из рук неизвестного.

— Перестань, дурочка! — зло прошипел знакомый голос ей в ухо, и Аманда с облегчением прижалась к крепкому телу Рафаэля. — Ты будешь молчать? — раздраженно рявкнул он, не понимая, что она все равно никогда не сделает того, что ей говорят, и отпустил руку.

— Я волновалась, — выпалила Аманда, чтобы опередить любые вопросы, и тут же в ответ на его угрожающий жест закусила губу и замолчала. Она молчала, даже когда он железными пальцами схватил ее за руку и, грубо подталкивая, повел впереди себя.

— Волновалась? Тебе следовало волноваться! Благодари своих друзей, французов, — отрывисто бросил он и, резко остановив ее на вершине холма, заставил взглянуть на разорение внизу.

В ужасе Аманда смотрела на горящие хижины и поля, на распростертые тела мужчин, женщин и маленьких детей, на забитый скот и собак, лежащих рядом с убитыми людьми. Ее вырвало, и Рафаэль обнял ее, чтобы поддержать.

— Они видели тебя, Аманда, и проследили твой путь до лагеря. Вот почему я никогда не позволял тебе уходить далеко и почему никто другой не уходил без моего разрешения. Теперь ты все понимаешь, — произнес он менее резко, смягчившись при виде ее совершенно белого лица.

Аманда молча кивнула. Теперь она знала, почему он приговорил к смерти француза, и смогла в конце концов понять враждебность к людям, посланным сражаться в чужую страну, которую они ненавидят. Все это было одинаково несправедливо и по отношению к французам, и к мексиканцам, вовлеченным в безжалостную машину большой политики.

Не принимаемые и ненавидимые мексиканским народом, французские войска реагировали соответственно, и то, что началось как просто принудительное продвижение их политики, обернулось беспощадной войной. Мексиканцы не желали диктата иностранцев, которые были заинтересованы не в процветании их страны, а только в своей корысти, а французы не придавали значения стране каких-то там индейских выскочек и крестьян; каждая сторона оставалась уверенной в своей правоте. Вспомнив, что, в конце концов, она тоже мексиканка по крови, Аманда не могла подавить в себе растущее негодование. Вопреки тщательной опеке дяди Джеймса она считала, что французы должны отдать Мексику мексиканцам.

Как ни прискорбно, подобное учиняли и французы, и мексиканцы, а невинные — как всегда — страдали больше всех.

— Si, — шепотом повторила Аманда, — теперь я знаю почему…

Долгие, дрожащие скорбные причитания, нескончаемые молитвы задуши погибших, зловонный дым, окутавший все вокруг удушающим одеялом, всхлипы детей, потерявших родителей, и родителей, потерявших детей, — вот что кружилось в непрерывном калейдоскопе смерти в голове Аманды все последующие дни.

Хуана погибла, нигде не могли найти и Рамона. Никто не знал, забрали его в плен или ему удалось убежать, а скорбный ритуал занял у выживших столько времени, что им было не до поисков мальчишки. Столько убитых, мучилась Аманда, чувствуя свою ответственность, столько тех, кого она знала в лицо, кому улыбалась или с кем болтала во время прогулок. Как она сможет хоть когда-нибудь простить себя?

Французы были скрупулезны в своем разрушении. Чтобы защитить себя от сезонных дождей, которые скоро должны были начаться, выжившие наспех сколотили хижины, и в каждом грубом жилище ютились по нескольку семей.

Для себя и Аманды Рафаэль соорудил что-то вроде навеса, соломенную крышу накрыли шкурами убитого скота. Это давало своеобразный запах, и Аманду часто слегка подташнивало.

— Зато это поможет, когда начнутся дожди, — отвечал Рафаэль на ее протесты. — К тому же зачем тратить наши запасы сейчас? Это все, что у нас осталось, и ничего нового пока не ожидается.

Ночью, убедившись, что Аманда спит на своей лежанке из рваных одеял, Рафаэль оставил хижину и встретился с некоторыми из своих людей. Временами Аманда сквозь дрему слышала их и поняла, что планируется переезд в другое место.

— Выше в горы, подальше от холмов, облюбованных французами, — предлагали одни, а другие возражали, считая, что лучше соединиться с другими отрядами.

— У нас будет больше бойцов, больше боеприпасов, больше еды, — в запале сказал Хуан.

— И больше шансов быть обнаруженными! — тут же возразил ему кто-то.

Голоса звучали и звучали в ночи, а Эль Леон все это время только молча слушал. Окончательное решение за ним, и оно не будет подвергаться сомнению.

Опять Рафаэль стал Эль Леоном, вождем хуаристов, который поклялся поддерживать Хуареса любой ценой, и Аманда чувствовала, что он опять стал чужим. Внешне он все тот же, его грациозные движения все так же напоминали львиные, но когда она смотрела внимательнее, то видела в нем скрытое напряжение, постоянную настороженность. Он винил себя в том, что отсутствовал во время нападения французов, и Аманда ждала от него вполне заслуженных обвинений, зная, что виновата еще больше.

— Даже если бы ты был здесь, что бы ты мог сделать? — однажды вечером раздраженно спросила она. Ее чувство вины стало уже просто невыносимым. — Один человек не смог бы ничего изменить, и…

— Нет, — спокойно отрезал он, — один человек не смог бы ничего изменить — если только это не Эль Леон.

И он прав. Если бы он остался здесь, чтобы руководить людьми, когда случилось это предрассветное нападение, был бы какой-то порядок, какой-то план вместо совершенного хаоса, господствовавшего над всем. Людям не выдали ни ружей, ни патронов, не обеспечили ни отходные пути, ни убежище для женщин и детей.

— Нас перебили, как слепых котят! — проворчал Хуан, и Эль Леон поморщился при этих словах.