Вне закона - Валерий Махов

– Спасибо, Валерий Иванович. Мне ваше предложение дорого и лестно. Я просто не хочу, чтобы мой уход выглядел побегом.

– Антон, а ты знаешь, что из нашего СИЗО мне будет очень трудно устроить тебе побег? Из него, по-моему, кроме то ли Артема, то ли Баумана, точно не помню, никто еще не бежал. Да и то, когда этим революционерам устраивали побег, Ленин, наверное, держал лестницу, а Дзержинский на шухере кричал «Атас!». Я это к тому, что ждать, когда тебя посадят, нет никакого смысла. Времена смутные, предвыборные времена. Надо пересидеть. Послушай меня, старика, увольняйся.

– Антон, под каждым словом Валерия Ивановича я готова кровью расписаться…

– Лена, женщина и так за свою жизнь много крови теряет. Правда, и другим портит ее немало. Так что побереги свою. Ты мне нужна здоровая и красивая.

– Если этот спич означает: женщина, не влазь в базар и знай свое место, то я его и так знаю. Ты мне тоже нужен здоровый, а главное – живой. Светлой памятью о тебе я не согреюсь.

– Лен, успокойся. Я хочу выслушать мнение и остальных членов совета стаи.

– Кроты в стаях не живут. Они по жизни одиночки. И пусть многого не видят, зато все слышат и замечают. Так вот, дети подземелья целиком и полностью разделяют мнение генералов песчаных карьеров. Валерий Иванович прав. Надо валить, Князь, пока при памяти. Второй раз я тебя с кичи вытаскивать не буду.

– Ну, на том и порешили! – подытожил Антон. – Табор уходит в небо! А значит, и «место встречи изменить нельзя…». Пусть Сашенька греет мне второй стул возле себя. Чай, кофе сварить, за сигаретами сбегать – это мы еще можем.

– Размечтался. Работать будешь по специальности. Уборка мусора, ремонт и прочистка канализации, утилизация разных отходов, – сказала Лена, на чем весь разговор и закончился.

Последний срок особенно тяжело дался Туману. Во-первых, годы уже были не те. Когда переваливает за сорок, хочется о душе подумать не отстраненно, а конкретно. Как о некой больной, тоскливой, измученной субстанции, без которой человек превращается в голимую биомассу. Туман как мог поддерживал одного известнейшего и авторитетнейшего вора в законе, который, несмотря на предупреждение о провокациях, все-таки не побоялся приехать на похороны своего учителя и кумира Васи Коржа.

Коржа похоронили. А его ученика и крестника арестовали, подбросив ему в машину наркоту. Уважаемые люди из Москвы очень убедительно попросили Тумана греть облыжно арестованного Вора и следить, чтобы больше беспредела по отношению к нему не было. Дело быстро шло к суду, на котором оно, кстати, и развалилось. И все бы ничего, но начальник тюрьмы, один капитан и сержант, напившись водки, ночью выволокли Вора в коридор, забили его в наручники и до утра жестоко избивали резиновыми дубинками. Цель избиения была двойная. Во-первых, хотелось показать, кто в доме хозяин, во-вторых, чтобы Вор кричал от боли. Другие зеки, услышав эти крики, могли подумать: «Если они с Вором так, то что будет с нами?» Да и мало ли, что могли подумать другие зеки. Но случилось непредвиденное – Вор не закричал. За все время ночных пыток он не проронил ни звука. Это особенно раздражало садистов, и они трудились до пота. Напрасно. Вор задавил их своим духом. И они, бросив его на пол камеры, ушли, молчаливые и злые.

А дальше начались удивительные вещи. Каким-то чудом на другой день у Тумана появились фотографии избитого до полусмерти человека. И так как он содержался в одиночке, нельзя было сказать, что это зековские разборки.

На третий день часть этих фотографий легла на стол областного прокурора. И он, придя в бешенство, принялся разрывать ментов – правда, не за то, что избивали человека, а за то, что это стало достоянием общественности.

Затем Туман, заручившись поддержкой московских уважаемых людей, уехал в Киев и передал бумаги с планом постов № 8 и № 9, где содержались так называемые «отрицалово» и «вышаки», в редакцию газеты «Киевские ведомости», на то время самой читаемой в стране. Чертежи с комментариями Тумана опубликовали, и все правозащитные органы задали силовикам один-единственный вопрос: а что, вор в законе не является гражданином страны?! Неужели безнаказанно истязать и мучить гражданина страны можно за его убеждения?!

Помимо тюремных дуболомов, этим делом занимались и серьезные менты. Двоих из которых, Мутыку и Перемуху, Туман не только уважал, но и серьезно побаивался. Эти два мента сумели за достаточно короткий срок сделать город «красным» и управляемым. Они реально покончили с уличным беспределом, вернув обывателю лавочку во дворе, детям – песочницы, а влюбленным – темноту парков и скверов.

Туман не хотел связываться с этой страшной парочкой, но судьба в очередной раз затащила его в этот водоворот. Его объявили в розыск. Завели на него десяток уголовных дел, и кольцо стало быстро сужаться. Весь собранный против него компромат сам по себе никакой угрозы не представлял. Но Туман четко понимал, что, если возьмутся за ментов, через которых он загонял на тюрьму гревы, те, не выдержав неформальных методов дознания, могут оговорить и себя, и его. С самым главным ментом, через которого шли основные гревы, Туман как-то встретился и, посадив его в машину, спросил:

– А зачем ты, Вова, наговорил и на меня, и на себя? Нам же еще жить в этом городе, детей растить, как тебе не стыдно?!

– А ты знаешь, как меня били? Да я бы признался и в худших преступлениях! – не подозревая, что Туман записывает весь их разговор, плача, каялась несчастная жертва римского права. – Хозяин бил меня железным прутом по яйцам, и я прыгал выше головы. Он сказал, что в суде я получу условно, а ты – реально.

Примерно такие же записи были сделаны и с другими фигурантами по делу. Пленки остались на хранении у адвоката, а Туман по-прежнему петлял между Киевом и Харьковом, оставаясь на нелегальном положении. Это продолжалось долго – видно, его грозным противникам было не до него. Но однажды Тумана все-таки арестовали. Тяжело проходить все круги ада после сорока. С духом все нормально, а со здоровьем беда.

Ну, беда – это еще не горе, и, весь год сидя на описанном им же посту № 8 (в камере, где содержались «вышаки»), Туман не переставал верить в Бога и высшую справедливость.

Следствие прошло как обычно. Туман не подписал ни одного протокола и не дал никаких показаний. Менты старались так, что из обвинительного заключения следовало, что мораторий на расстрел нужно временно отменить. Более того, из суда они сделали шоу. Впервые в истории городской фемидиады Тумана, как особо опасного преступника, судили в актовом зале СИЗО. То есть в тюрьме. Но для Тумана это был последний и единственный шанс. Судья был в высшей степени порядочным человеком, а это давало реальный шанс.

И когда один за другим посыпались притянутые за оперские уши эпизоды, когда один сексот за другим в гласном судебном заседании стали отказываться от данных ими на предварительном следствии показаний, когда были прослушаны пленки, судья, до этого, казалось бы, равнодушно следивший за ходом процесса, вдруг заорал на перепуганного основного свидетеля обвинения: «Признайтесь, что вы оговорили себя и Тумановского! Запомните, от этого зависит вся ваша дальнейшая судьба». И засланный перепуганный урод признался, что тюремщики заставили его оговорить и себя, и Тумана.