Далия Блэк. Хроника Вознесения - Кит Томас

Вознесение не было обычной болезнью, с которой могли бы справиться доктора и лекарства.

Сегодня Адель живёт в Чикаго, но тогда, будучи врачом-ординатором, она жила в Оклахоме. По её словам, ей нравились те простор и бесконечное небо над головой. Именно там она впервые увидела Вознесённого.

Я ещё училась в ординатуре, когда появился первый подобный случай.

Это было в деревенской части Оклахомы. Есть специальная программа оплаты за учёбу для студентов медвузов, для которой нужно провести часть ординатуры в деревенской больнице. Я росла не в самой богатой семье и определённо не горела желанием выплачивать долги за обучение следующие сорок лет. Так что я воспользовалась первой же возможностью и устроилась на работу в Бойс-Сити.

Со всей этой политической круговертью вокруг здравоохранения ситуация в больнице складывалась не лучшая. Я бы сказала, что только семьдесят процентов моих пациентов получали социальную страховку от государства. Это, наверное, довольно мало. В основном к нам приходили со всякими типичными простудами и бытовыми травмами. Было много травм из-за работы с сельскохозяйственным оборудованием.

Большую часть времени мы просто сидели и ждали чего-то – чего угодно – более интересного, чем младенец с больным горлом или фермер с растяжением лодыжки. Я бы никогда в жизни не подумала, что этим «интересным» окажется один из первых Вознесённых.

Было часов шесть вечера. Помню, что тени уже стали довольно длинными и я стояла на крыльце с другой медсестрой. Она курила, а я просто потягивалась, купаясь в последних лучах солнца. Вдруг подъехала пожилая женщина в этом своём древнем универсале. Она явно была взбудоражена – вся на нервах, просигналила нам несколько раз и махала руками, как будто наступил конец света.

Я подбежала к ней, и она опустила стекло со своей стороны.

– Мой внук! – кричала она. – Ему очень плохо!

На заднем сиденье машины был мальчик. Я до сих пор хорошо помню, как он выглядел: мальчик просто сидел там, скрестив ноги. На вид ему было лет семь или восемь. Он повернулся и очень серьёзно, очень спокойно на меня посмотрел. И его взгляд… Я даже не знаю, как толком объяснить. Это прозвучит глупо, – даже в моей голове это так звучит, – но взгляд у этого мальчика был такой, как будто он слишком много знал.

Я правда не знаю, как ещё этот взгляд описать – вернее, то ощущение, которое я тогда испытала. Знаете, я сидела со своим дедушкой, когда он умирал. Тогда я была ещё студенткой, и у меня не было особого опыта по части смерти близких, за исключением смерти питомцев, так что для меня всё это было просто ужасно. Он сидел на диване, закутанный в одеяла, и слушал какую-то тихую музыку. Я держала его за руку и смотрела в его глаза; мои родители были рядом с дедом, на диване.

Мы находились там уже двенадцать часов кряду, просто ожидая и наблюдая, утешая его, насколько возможно. Его дыхание ушло первым. Тяжёлые, долгие вдохи сменились рваными и поверхностными. Солнце только что встало, и я помню, как комнату заливал мягкий золотой свет, похожий на дымку. Я держала дедушку за руку, а его дыхание всё замедлялось. Наконец оно вроде как совсем остановилось, и тогда он повернулся ко мне, посмотрел мне прямо в глаза – и улыбнулся… А затем умер. Но в ту секунду, в самый последний момент, пока я смотрела в его глаза с расширившимися зрачками, тёмными, как глубины океана, у меня было такое ощущение, что я вижу его душу: душу, в которой скопилось невероятно много опыта и мудрости. Эти доли секунды переполнили меня почти священным трепетом. Словно гигантская волна, настоящее цунами из чистого знания, окатившее с ног до головы. Поглотившее меня целиком. Словно гравитация перестала работать и меня выбросило с планеты в пустоту космоса, как крошечную песчинку в огромной Вселенной… Это, наверное, звучит слишком поэтично, но именно так я себя чувствовала в тот момент.

И я не испытывала страха. Только благоговение…

То же самое чувство, то же ощущение ошеломляющей и невозможной силы настигло меня, когда я взглянула в глаза этого маленького мальчика. Я застыла. Со мной не случалось такого со времён медицинского колледжа. Долго мой ступор, впрочем, не продлился – я пришла в себя и помогла мальчику выбраться из машины, а его бабушка всё продолжала кричать.

Естественно, я предположила, что с мальчиком что-то случилось, – что он был болен или попал в аварию. Но на нём не было ни царапины, кожа была нормальной температуры, и он даже не выглядел бледным. Казалось, он в полном порядке. В общем, я привела ребёнка в отделение «неотложки», чтобы его осмотрели, а сама отправилась поговорить с бабушкой, чтобы узнать о наличии или отсутствии наследственных болезней и разобраться, что именно произошло.

Бабушке было, наверное, шестьдесят пять, не больше. Она явно пребывала в панике. Ушло какое-то время, чтобы её успокоить, но когда она наконец смогла говорить нормально, то подтвердила, что мальчик не был ранен. И не был болен – во всяком случае, речь не шла о каком-то вирусе или инфекции. По её словам, проблема заключалась в том, что мальчик был сам на себя не похож, что он изменился.

– Как именно изменился? – спросила я.

– Он говорит всякое, рассказывает о том, о чём не должен знать.

Я не поняла, что это значит, но поставила в бланке пометку, что нужно провести психологическую экспертизу и заодно позвонить социальным работникам, чтобы они навестили бабушку и пообщались с ней самой. Я спросила, о чём конкретно мальчик говорил.

– Он говорит, что может видеть вещи изнутри…

– Какие… какие вещи? – спросила я.

– В основном людей.

От её слов у меня мороз прошёл по коже. Первое, о чём я подумала, – у мальчика либо очень уж богатое воображение, либо шизофрения. Правда, от этой болезни редко страдают дети, особенно маленькие. Не назову сейчас навскидку статистику, но шизофрения у детей младше двенадцати лет, как правило, почти не встречается.

Показатели мальчика были в норме. Как и анализы крови. Никаких тревожных признаков, ничего, о чём следовало бы беспокоиться. Прежде чем отправить его на аппаратное сканирование, я попросила нашего штатного психолога вместе со мной поговорить с мальчиком. Просто чтобы понять, о чём толковала его бабушка и что именно так её взволновало. Вообще дети часто замыкаются при такой беседе, это вполне ожидаемо: они находятся в незнакомом месте, с ними говорят незнакомые люди, которым они не обязаны доверять. Если честно, это даже хорошо. Это то, что делает хорошо приспособившийся ребёнок. Что-то вроде заложенного с рождения инстинкта самосохранения.

Этот мальчик не замыкался.

На самом деле он был даже слишком расслабленным. Слишком разговорчивым.

Первое же, что он сказал, когда мы сели напротив в переполненной смотровой комнате, было:

– У тебя металл в лодыжке. В левой.

Он обращался к психологу. Она нервно рассмеялась и спросила, откуда он знает об этом. Мальчик ответил, что видит это так же ясно, как очки на моём лице. Психолог сказала, что, будучи ребёнком, сломала ногу, потянула связки и сухожилие в лодыжке и ей сделали несколько операций. Вставили металлические пластины – небольшие, но всё же.