Деревянные облака - Эдуард Геворкян

– Что здесь может гореть? – спросил я. Глеб повертел пальцем у виска.

– Нечему гореть! Слаботочная техника. Но действительно, пахнет горелой органикой. На втором этаже, правда, сервисные блоки. Не знаю…

И он осторожно стал подниматься по лестнице, мы за ним.

В конце коридора виднелась узкая линия света.

Запах дыма усилился, он явно шел оттуда.

Подошли вплотную к шторке. Из-за нее доносился шорох, треньканье, прерывистое глухое бормотание. Глеб нагнулся и резко поднял шторку.

В небольшой комнате за низким круглым столом сидели два парня в комбинезонах наладчиков. На полу стояли банки с пивом, у одного в руках дымилась сигарета. Перед ними лежала большая пластина игрового полиэкрана, топорщились щитки вариаторов. Они играли в «Путешествие»! Увидев нас, один из них сдвинул банки в сторону и сделал приглашающий жест к столу.

– Ну что, ребята, – сказал он, – сгоняем два на два синими и зелеными без сквозного хода?

* * *

После швартовки по внутренней связи попросили некоторое время не покидать помещений. Как только выключили двигатели, Прокеш длинно сказал «ффуууу».

Лифты были заняты. Я потоптался немного, вернулся в каюту. Меня встретил переливчатый храп. Я стоял и смотрел на Прокеша. Спящий, он выглядел старее. Усох, что ли? Жаль его. Такого ослепительного крушения мне не доводилось видеть.

В РТУ его прорвало. Он скорбел о Коробове, который, по его словам, понял всю тщету объяснения необъяснимого и потому уничтожил следы своих бесполезных трудов; клял себя, не разглядевшего в записях вульгарную версификацию мифов и преданий, надерганных из сети разлаженной ОС-12. Вещал мне, Глебу и ошарашенным наладчикам.

Под конец он заявил, что немедленно вылетает со мной, чтобы лично принести извинения Валентине за то, что подозревал ее во всякой ерунде, а заодно и Кузьме. Кузьма пока еще был на Марсе, мой скоропостижный отлет застал его врасплох, и я упросил его дождаться моего возвращения.

Хотя я и уговаривал Прокеша воспользоваться прямой связью, он был непреклонен и действительно вылетел со мной на Красную. Всю дорогу был тих и спокоен до скучного.

Храп прекратился. Прокеш открыл глаза и тихо спросил:

– Можно выходить?

– Пока нет. Задержали выгрузку на неопределенное время.

Прежний Вацлав Прокеш вскочил бы, умчался выяснять, мгновенно оброс бы знакомствами, в общем, проявил бешеную активность.

Он снова закрыл глаза.

Я вышел к лифтам. Наконец пришла кабина. Поднялся к пультовой. Обычно здесь топчется народ: любопытствующие, скучающие и дети. Сейчас было тихо. Я заглянул в ближайшее пультовое отделение. Диспетчеры корабля вели себя странно – полулежали в креслах, один крутил на терминале музыкальный каскад, а другой, по-моему, спал. Нерабочая обстановка. Лежащий в кресле взглянул на меня:

– Торопитесь? Шлюзы открыты, можно выходить. И закрыл глаза.

– Они три ночи не спали, – раздался голос за моей спиной.

Я обернулся. Мужчина в куртке диспетчера орпека стоял в проеме. Лицо его показалось знакомым. Он посмотрел на меня, наморщил лоб и вдруг коротко хохотнул.

– Вспомнил! Вместе кроликов били!

– Романенко?

– Он.

– Так ты же спасателем был!

– Был. Теперь на «Зустриче» работаю. Слушай, – он взял меня за рукав, – пошли ко мне, здесь все равно делать нечего.

Орбитальный пересадочный комплекс «Зустрич» полон всегда народу – шум, беготня, неразбериха, словом, преддверие Хаоса. То же самое, впрочем, и на других орпеках – «Рисепшн» и «Андипум». Сейчас орпек поразил меня напряженным спокойствием. Очень много людей, контейнеры с вещами не только в грузовых отсеках, но и в коридорах. Некоторые сидят на контейнерах, кое-кто даже лежит.

Каюта Романенко находилась недалеко от шлюзов. Он налил мне чаю, достал свежих ягод и принялся расспрашивать о земных делах. Я отделался общими фразами и спросил, что здесь происходит?

– Не знаю, – ответил он. – Станция наведения вторые сутки не отвечает, центральная диспетчерская молчит, на других орпеках ситуация хуже, там по три корабля застряло, у нас только ваш и рейс двести пятый.

– Вот оно что!.. – протянул я.

Романенко извинился и подошел к терминалу. Несколько минут искал некоего Алана. Нашел. Алан оказался моим знакомым, мы обменялись приветствиями, но разговора не получилось, он был чем-то озабочен. Впрочем, и с Романенко у него разговор был коротким.

– Ну? – спросил Романенко.

– Пусто, – ответил Алан и отключился.

Романенко вернулся к столу. Беспокойство его возросло.

– Послушай, – начал я, – ведь я не помню, как тебя зовут.

– Сергеем меня папа назвал, – задумчиво проговорил он.

– Что у вас здесь происходит, Сергей? – вкрадчиво спросил я.

– У нас все в порядке, – пробормотал он, – а вот внизу – нет.

– Авария?

– На всех станциях сразу? – вопросом на вопрос ответил он.

– Сгоняйте кого-нибудь на «лайбе», если нет связи.

– Станция наведения не работает, – терпеливо пояснил Сергей, – а без нее посадишь «лайбу» на сто километров в сторону. Или на метр в глубину. Похороны на месте!

Я прошелся по комнате, подошел к окну, потянул шторку и обнаружил, что это действительно окно, а не имитация – из него был виден мозаичный блок комплекса, черный провал со звездами, а внизу выступал мениск Красной.

Картинка звездного неба изрядно надоела во время рейса, я хотел задернуть шторку, но тут заметил искорку над мениском планеты. Искорка быстро превратилась в огонек, идущий к комплексу.

– А с Красной могут прилететь?

– Могли бы, – буркнул Романенко, – но не летят.

– А это кто? – Я упер палец в стекло.

– Где? – Он глянул и в тот же миг оказался у терминала.

– Алан, ты видишь?.. – только начал он, как Алан ответил:

– Вижу. «Лайба», борт сто одиннадцать. Идет на автомате, на связь не отвечает. Готовим прием. Давай к четырнадцатому причалу. Рук не хватает.

Романенко извинился, взял куртку и вышел в коридор. Я последовал за ним. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал. В шлюзовой у ирисовой диафрагмы стояли несколько человек. Рядом с диафрагмой на маленьком терминале было видно, как в створ причала вводится «лайба». Корпус «лайбы» заискрился – изморозь. Чмокнули переходные рукава. Диафрагма разошлась.

Первой вышла заплаканная девушка. Меня так поразили ее босые ноги, что я не сразу узнал ее. За ней еще несколько человек, без вещей, в самой различной одежде – домашней и рабочей. Один был очень бледен, на щеке багровел свежий шрам. Девушка всхлипнула, и тут я узнал Татьяну. Но не успел я сказать слово, как из рукава в шлюзовую вышел Кузьма Лыков, оглянулся и спросил: