Свобода на продажу - Джон Кампфнер

Проблемы Путина не создали серьезного окна возможностей для Медведева. Он использовал растущий интерес к себе в мире, чтобы предъявить собственный бренд, то, что он называет «политикой по правилам», чтобы сгладить некоторые наиболее острые углы путинского варианта авторитаризма. Было заманчиво поверить в то, что он, как он дал понять при встрече, — настоящий реформатор, но его планы были нарушены войной в Грузии. Медведев излагал аналогичные соображения перед западной аудиторией и проинструктировал своих доверенных лиц, чтобы они в ходе своих поездок следовали его примеру. Они старались доказать, что можно многого ждать от вновь заявленной приверженности борьбе с коррупцией, от обсуждения с Михаилом Горбачевым гражданских свобод, от нового созыва непонятного Совета по правам человека, созданного Путиным в 2004 году. Медведев и его команда возмущались всякий раз, когда звучали сравнения с Китаем: давний спор о том, является Россия европейской или азиатской страной, давно окончен.

Опросы общественного мнения в России демонстрируют, что сограждане Медведева не так уж в этом уверены. Результаты отразили стойкое неприятие западных политических (но не западных потребительских!) ценностей, которое зародилось до грузинского кризиса, но после него обострилось. Российская экономическая школа опубликовала данные об отношении к демократии, собранные в 2003- 2008 годах. Недоверие или враждебность к США выказали и молодые люди, и их бабушки и дедушки. Этот показатель слегка ниже в возрастной группе 35–45 лет. На вопрос, является ли западное общество хорошей моделью для России, 6о% опрошенных ответили отрицательно и только 7% — положительно. Авторы опроса сообщили, что такое отношение ужесточается с каждым годом. Неодобрение среди богатых выражено так же, как и среди бедных. Исследование показало, что россияне относятся к наименее увлеченным людям в мире: энтузиазма гораздо больше даже в Беларуси, этой «последней диктатуре Европы».

В любом случае вопрос о месте России в мире — это неправильно заданный вопрос. То, что произошло в путинскую эпоху, произошло с людьми, которых я знал, могло быть драматическим и более жестоким, чем в других странах, но смысл сделки не изменился. Всем дали возможность заработать — и россиянам, и иностранцам. Пакт начал трещать по швам, поскольку начала отходить потребительская «анестезия», а ничего другого, чем могло бы успокоиться сердце, у россиян не осталось.

Глава 4

Объединенные Арабские Эмираты: легкие деньги

Приехали все: Голливуд и Болливуд вперемешку с членами царствующих домов, персонажами из Галереи славы бейсбола и другими знаменитостями. Дубай приветствовал самую яркую тусовку изо всех когда‑либо виденных здесь. «Атлантис», колоссальный розовый отель–чудовище, открылся в ноябре 2008 года. Примерно 2 тысячи второсортных и третьесортных знаменитостей слетелись со всего мира, чтобы насладиться омарами и фейерверком (сообщалось, что он в семь раз мощнее того, которым сопровождалось открытие Олимпиады в Пекине). Напоказ был выставлен весьма специфический вариант пакта. В аравийской пустыне традиционное бедуинское государство устроило праздник в честь дворца алчности, принадлежащего еврею из Южной Африки. Ключевым событием вечера стало шоу Кайли Миноуг, всемирной гей–иконы.

В основу бизнес–модели было положено соучастие во имя потребления. Объединенные Арабские Эмираты стали идеальным местом для тех, кто хотел быстро разбогатеть, не задавая при этом много вопросов. Можно было удовлетворять свои самые безумные фантазии — за закрытыми дверями. Правящим семьям ОАЭ понадобилось только щелкнуть пальцами, чтобы к ним тут же слетелись политики, предприниматели и люди искусства. Всех, кто собирался обогатиться, принимали радушно, вне зависимости от цвета их кожи и паспорта. В этой связи все смотрели сквозь пальцы на то, что делали остальные. Всеобщая мечта стала реальностью: на десять лет или даже больше все стали победителями.

Затем все рухнуло. Как раз после открытия «Атлантиса» экономическая система развалилась. Цена барреля нефти упала до 50 долларов, то есть до трети от пиковой стоимости. Цены на недвижимость рухнули, фондовые рынки — также. Десятки тысяч иностранцев — британцы, индийцы, русские и все остальные — запаниковали. Из‑за кризиса ликвидности стало невозможно провести рекапитализацию или избавиться от имущества — все равно по какой цене. Распродажа проблемных активов еще сильнее понизила цены. Из‑за «эффекта домино» половина всех строительных проектов в регионе на сумму примерно 600 миллиардов долларов была приостановлена или свернута. На окраинах города, у кромки пустыни, остались недостроенные высотки.

Тысячи иностранцев, отправившихся в Дубай в надежде быстро разбогатеть, внезапно обнаружили, что их пассивы превышают активы (цена недвижимости оказалась ниже суммы ипотечного кредита). Безработные лишились рабочих виз и должны были покинуть страну в течение месяца. Многие решили сделать это добровольно. Просрочив платежи по кредитам, за что в ОАЭ можно сесть в тюрьму, тысячи людей буквально бежали. Парковки в аэропорте оказались заполнены машинами, брошенными владельцами с ключами в замке зажигания, с записками–извинениями на лобовых стеклах. Владельцы «Атлантиса», как и все их предшественники, не предполагали, что бизнес может заглохнуть: маркетинговые исследования подтверждали, что в людях, желающих заплатить 25 тысяч долларов в сутки за номер и поглазеть на акул и скатов в громадном застекленном аквариуме в холле, недостатка не будет. Тем не менее буквально за несколько месяцев дело дошло до размещения рекламы с предложением скидок на групповые туры.

Дубай был главным центром притяжения в Эмиратах. Когда мечта истаяла, он пострадал сильнее всего. Абу–Даби был более серьезным игроком, причем ему почти ничего для этого не требовалось: благосостояние гарантировалось нефтью. Абу–Даби обеспечивает 95% нефтедобычи ОАЭ и более половины ВВП страны. У эмирата больше денег, чем он способен потратить, и годами он искал все более изобретательные способы их разбрасывать. Один бизнесмен как‑то сказал мне, что «у них больше нефти, чем у бога — долларов». Сделка и правила игры в этом случае были сложнее. И эта модель оказалась более устойчивой.

«Если эта доктрина окажется успешной, то родится новый мир», — Ашраф Маккар пил со мной чай в одном из многих роскошных отелей Абу–Даби рядом с усаженной пальмами набережной Эль–Корниш. Некогда корреспондент агентства

«Рейтер», сейчас он служит советником по медиа в «Мубадала девелопмент компани» (МДК): серьезная должность в серьезной компании. МДК — инвестиционное агентство самого большого и богатого из семи эмиратов, образующих ОАЭ. Маккар, дородный, по–боевому настроенный мужчина, который журит меня за выбор темы беседы. Я поинтересовался, могут ли фонды национального благосостояния, созданные государствами Персидского залива, Китаем, Сингапуром и другими странами и скупающие большие доли в международных корпорациях, представлять опасность для остатков либеральной демократии и диктовать условия по всему миру. Маккар целыми фразами повторяет мне давно забытый текст. Я вспоминаю заголовок «Сингапур разделывает под орех британского писателя». На этот раз, впрочем, наставление было личным, устным и очень тактичным. Маккар сказал: «Здесь глобализация работает». Каждый приезжал в Абу–Даби (а позднее — в молодой Дубай) не только за богатством, но и за посланием, которое Эмираты транслировали в качестве глобальной модели мультикультурализма: «Посмотрите на эти огни. Никто не празднует Рождество лучше этих ребят». Он настаивает, что это модель гармонии: «Это единственное место, где индийцы и пакистанцы вместе играют в крикет. Собственность преобразует мир. У людей есть обоснованный интерес к тому, чтобы это место процветало».