Добрый убийца - Андрей Анисимов

— Ты грузин?

— Я мегрел, — ответил бармен.

— По-грузински понимаешь?

— Как можно не понимать родной язык? — не без обиды ответил бармен.

— Сумеешь мне перевести несколько грузинских слов? — попросил Ерожин.

— Давай. Клиентов все равно нет, — охотно согласился парень.

Через пять минут Ерожин принес фотографии и книги. Сначала он показал бармену титульный лист с портретом породистого музыканта и его автограф:

— Кто этот человек и что Он написал на своей фотографии?

Лицо на портрете бармен узнал мгновенно.

— Это наш великий пианист Гоги Абашидзе, — не без гордости сообщил мегрел. Автограф же он разбирал довольно долго.

— Что, не можешь понять почерк? — начал терять терпение подполковник.

— Я не могу понять смысл. Тут очень странная запись. Вот смотри, эти слова любви и поклонения могут относиться только к женщине, а Гоги посвящает их мужчине. Я и задумался.

Ерожин видел, что бармен и впрямь озадачен.

— Как фамилия мужчины, которому посвящен этот странный автограф?

— Мужчину зовут Нодар Местия. Редкая фамилия. Местия — это столица наших сванов. Небольшой городок высоко в горах. Скорее всего Нодар сван, — предположил бармен.

— А что за народ сваны? Можешь мне рассказать? — попросил Ерожин и, оглядев стойку, предложил:

— Давай выпьем с тобой по сто грамм. Я хлебну из бутылочки, что у тебя купил, а себе за мой счет налей что хочешь.

— Спасибо, друг. Ты верни мне этот напиток. Для друзей у меня есть «Греми» — очень хороший грузинский коньяк. И вот лобио из дома. Жена готовила. Покушай. А я на работе и, с твоего разрешения, выпью сока. — Сказав все это, бармен забрал у Ерожина бутылочку с коньяком и вернул деньги.

— Спасибо, — улыбнулся подполковник.

Бармен не соврал. «Греми» оказался и вправду хорош. Петр выпил одним глотком половину порции и быстро опорожнил тарелочку с лобио. Кроме чая у мадам Блюм он с утра во рту ничего не держал.

— Теперь расскажи мне о сванах, — напомнил любознательный клиент.

— Что о сванах рассказывать. Живут в горах. Имеют дома и в каждом — башню-крепость. Земля у них бедная. Погода холодная.

Горы. У грузин есть такая поговорка: «Сван задом всю Грузию обошел».

Петр Григорьевич не понял сути.

— Почему задом?

Бармен улыбнулся:

— Русский крестьянин лопатой землю копает. Грузин — тяпкой. Лопатой копаешь, вбок идешь. Тяпкой тяпаешь, назад пятишься. Понял?

Про лопату и тяпку Ерожин понял. Про свана нет.

— Ну сам подумай, я тебе сказал, земля у свана плохая. Чтобы семью кормить, он вниз на равнину должен спускаться и наниматься в работники. Одному огород тяпкой вскопал, другому вскопал, третьему вскопал…

— Понял, — прервал Ерожин, испугавшись, что мегрел продолжит счет огородов до сотни. — Таким образом, твой сван всю Грузию и обошел задом.

— Молодец. Соображаешь! — похвалил Ерожина бармен.

— Выходит, что сваны — народ темный, земледельцы? — предположил Петр Григорьевич.

— Почему темный? Это поговорка очень старинная. А в начале века, еще до революции, сваны своих детей в Париж учиться отправляли. Потом их пастухи с коровами по-французски говорили. Сваны во всей Грузии живут.

Они детей в институтах обучают. В деревне в горах теперь больше остались старики. Вот только обычай кровной мести у них сохранился. До сих пор друг друга убивают.

Ерожин насторожился, но вида не подал.

— Теперь скажи, что в автографе вашего знаменитого пианиста тебя удивило. Что он такого Нодару Местия пишет?

Бармен снова уткнулся в книжку:

— Пишет: «Дорогому и любимому Нодару Местия, от его учителя и обожателя». Понимаешь, по-русски это звучит, а по-грузински так мужчине сказать нельзя. Только женщине.

Ерожин кивнул и подал бармену свадебную карточку обратной стороной:

— Можешь фамилии тут разобрать?

Молодой человек наморщил лоб, потом полез в карман и достал лупу.

— Лупу держишь, чтобы чаевые разглядеть? — сострил Ерожин.

— Зря смеешься. Иногда деньги фальшивые дают. Без лупы не поймешь. А фамилии тут такие. Опять Местия Нодар и Нателла.

И еще двое Ахалшвили. Карло и Отарий.

Ерожин записал фамилии в блокнот и подал бармену вторую фотографию, где был изображен известный пианист Гоги Абашидзе.

— Тут еще один автограф вашей знаменитости. Переведи, и больше приставать не буду.

— Приставай на здоровье. В баре с тоски ночью помрешь, а о родине мне поговорить — сердцу радость, — ответил мегрел и взял в руки портрет пианиста. По мере того как он читал автограф, улыбка с его лица исчезала — Не хочу переводить. Противно.

— Хоть объясни почему, — удивился Ерожин.

— Не хочу и все, — уперся парень.

Петр Григорьевич поблагодарил, допил коньяк и хотел прощаться со своим случайным переводчиком. Но передумал, полез в карман, добыл телефонные счета и попросил бармена посмотреть, нет ли в них кода Грузии.

Тот снова взял лупу, пробежал глазами несколько счетов и уверенно сообщил:

— Тут код Тбилиси стоит. У меня там сестра замужем. Я ей часто звоню.

Петр расплатился, пожелал бармену богатых ночных гуляк и, вернув сонному администратору телефонный справочник, поднялся к себе. Аккуратно убрав книги и фотографии в портфель, Петр Григорьевич разделся и потушил свет. Угрызения совести отступили, и он моментально уснул.

Глеб Михеев не имел никаких указаний от шефа. Парень собирался в Новгород, но в последний момент подполковник надумал ехать сам. Михеев с утра отправился в офис.

Дубовую дверь на Чистых прудах он открыл в половине девятого и застал Грыжина. Генерал сидел за своим столом и одним пальцем печатал что-то на компьютере.

— Хорошо, что ты приехал. Ерожин уже звонил. Сгоняй на Петровку, возьми у Боброва фотографии, что Петр из Новгорода факсом перегнал, и возвращайся.

— Слушаюсь, товарищ генерал, — ответил Глеб и вернулся в свой жигуленок. С Бобровым он связался из проходной по внутреннему телефону. Полковник был занят и велел ждать.

— Посиди внизу. Я освобожусь и поеду в город. По дороге получишь снимки. — Никита Васильевич спустился минут через двадцать.

Он выдал Михееву конверт и побежал к машине:

— Все вопросы к генералу Грыжину.