Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач - Пол Каланити

Тогда я понял, что не попаду на выпускной.

Мне требовались капельницы, чтобы предотвратить обезвоживание, поэтому Люси отвезла меня в отделение экстренной помощи. Вскоре рвота сменилась диареей. В больнице мы мило пообщались с резидентом Брэдом, которому я детально описал весь процесс своего лечения. Мы также обсудили достижения в области молекулярной терапии и препарат «Тарцева», который я принимал в форме таблеток. План был прост: продолжить внутривенное вливание жидкости, пока я не смогу пить самостоятельно. В тот вечер меня определили в палату. Однако, когда медсестра принесла список назначенных мне лекарств, «Тарцевы» там не оказалось. Я попросил ее позвать резидента, чтобы он исправил ошибку. Такое случается. В конце концов, я принимал дюжину лекарств, не упустить из виду ни одно из них было сложно.

Брэд появился далеко после полуночи.

– Мне сказали, у вас есть вопросы по поводу лекарств?

– Да, – ответил я. – «Тарцевы» нет в списке. Назначьте ее, пожалуйста.

– Я считаю, что вам пока не следует ее принимать.

– Почему?

– У вас значительно повышен уровень печеночных ферментов.

Я смутился. Уровень ферментов повышен у меня вот уже несколько месяцев. Если это его беспокоит, почему мы не обсудили вопрос заранее? В любом случае налицо была явная ошибка с его стороны.

– Эмма, мой онколог и ваш начальник, видела эти цифры, но «Тарцеву» не отменяла.

Резидентам постоянно приходится принимать самостоятельные решения без участия врача. Но сейчас, узнав о мнении Эммы, он, конечно, послушает меня.

– Но именно в ней скорее всего лежит причина ваших гастроэнтерологических проблем.

Мое недовольство росло. Как правило, упоминание о распоряжениях врача-начальника сводило на нет любые споры.

– Я принимал «Тарцеву» целый год без каких-либо проблем, – сказал я. – Вы считаете, что все это внезапно спровоцировала она, а не химиотерапия?

– Да, возможно.

Недовольство переросло в злость. Молокосос, всего два года назад закончивший факультет медицины, смеет со мной спорить? Одно дело, если бы он был прав, но ведь он нес полную чепуху.

– Я говорил вам днем, что без «Тарцевы» метастазы в моих костях активизируются, вызывая невыносимую боль? Я не хочу жаловаться, но мне доводилось ломать кости, и, знаете ли, боль от метастазов куда сильнее. По шкале интенсивности я оценил бы ее на 10 из 10. Если вы не вернете «Тарцеву», я скоро буду корчиться в муках.

– Ну, учитывая ее период полувыведения, этого не произойдет еще примерно сутки.

В глазах Брэда я видел, что для него я не пациент, а настоящая проблема.

– Послушайте, – продолжил он, – если бы вы сами не были врачом, этот разговор вообще не состоялся бы. Перестав принимать это лекарство, вы поймете, что именно оно и является причиной ваших болей.

Мне даже не верилось, что всего лишь сегодня днем мы с ним так дружелюбно болтали. Когда я сам был еще студентом, одна пациентка сказала мне, что всегда надевает самые дорогие носки перед походом к врачу: когда она будет сидеть на кушетке в халате и носках, врач сразу же поймет, что она человек уважаемый и относиться к ней нужно соответственно. (В этом, наверное, и заключалась проблема: я был в бесплатных больничных носках, которые подворовывал годами.)

– Тем не менее «Тарцева» – это особенный препарат, и мне нужно разрешение начальника, чтобы назначить его. Вы правда хотите, чтобы я будил Эмму только из-за этого? До утра вопрос подождать не может?

Наш разговор явно подошел к концу.

Пойти навстречу моим требованиям значило для него добавить еще один пункт в список дел: совершить унизительный звонок начальнику, в котором ему придется признать свою ошибку. Он дежурил в ночную смену. В резидентуре большинство работают по сменам. Любопытно, что, работая таким образом, врачи становятся слегка менее ответственными: если отложить какое-то дело на несколько часов, справляться с ним придется другому человеку.

– Обычно я принимаю «Тарцеву» в 5.00, – продолжил я. – И мы оба понимаем, что фраза «подождать до утра» означает, что решать эту проблему придется уже другому врачу во время утреннего обхода. Я прав?

– Ладно, мне все с вами понятно, – сказал он и вышел из палаты.

Утром я узнал, что лекарство он так и не назначил.

Ко мне заскочила Эмма и сказала, что все уладит. Она пожелала мне скорейшего выздоровления и извинилась, что ее не будет в городе неделю. В течение дня мне стало хуже, диарея стремительно усиливалась. Мне ставили капельницы с жидкостью, но они действовали недостаточно быстро. Почки начали отказывать. Во рту стало настолько сухо, что я не мог ни говорить, ни глотать. Анализы показали, что концентрация ионов натрия в моей крови была практически несовместима с жизнью. Меня срочно перевели в отделение интенсивной терапии. Части нёба и гортани пересохли из-за обезвоживания. Я был в агонии, то приходя в сознание, то снова впадая в забытье. Тем временем вокруг меня собрался целый пантеон специалистов: реаниматологи, нефрологи, гастроэнтерологи, эндокринологи, инфекционисты, нейрохирурги, онкологи и отоларингологи. Люси, находившаяся на тридцать восьмой неделе беременности, сидела у моей койки весь день, а затем пряталась в моем бывшем кабинете всего в нескольких шагах от отделения интенсивной терапии. Оттуда она приходила ко мне и ночью. Они с моим отцом тоже участвовали в консилиуме.

Приходя в сознание, я слышал вокруг себя какофонию голосов и понимал, что собравшиеся врачи вряд ли придут к единому мнению. Нефрологи спорили с реаниматологами, реаниматологи – с эндокринологами, эндокринологи – с онкологами, онкологи – с гастроэнтерологами. Я чувствовал ответственность за свое здоровье: когда я был в состоянии, то записывал детали моего текущего самочувствия и с помощью Люси собирал всех врачей, чтобы они все ознакомились с моими записями.

Позднее, находясь в полудреме, я слышал, как Люси и отец обсуждают мое состояние с каждой командой специалистов по отдельности. По нашему мнению, правильнее всего было продолжать вливать мне жидкость, пока последствия химиотерапии не сойдут на нет. Однако каждая команда врачей настаивала на своем и пыталась назначить мне тесты, которые не были ни необходимыми, ни безопасными. Бесконечные анализы, снимки, лекарства – я начал терять связь со временем и всем, что происходит вокруг. Я просил, чтобы мне все объяснили, но предложения казались мне бессвязными, а голоса далекими. На середине речи врача я погружался в черноту и терял сознание. Я так мечтал о том, чтобы Эмма была здесь, на дежурстве.

Внезапно она появилась в моей палате.

– Вы уже вернулись? – спросил я.

– Вы провели в отделении интенсивной терапии чуть больше недели. Но не переживайте, вам уже лучше. Большинство ваших анализов близки к норме. Совсем скоро вас выпишут.