Здесь покоится Дэниел Тейт - Кристин Террилл

Она встала, положила рисунок на стол передо мной, и мы стали рассматривать его вместе. Вазу с фруктами узнать было можно, но с трудом. Как будто отражение в кривом зеркале.

– Ага, – сказал я. В рисовании я кое-что понимал. Это я знал, как исправить. Горячий, лихорадочный пульс стал замедляться. – Ясно. Все дело в пропорциях. Видишь это яблоко?

– Вижу.

– Оно слишком маленькое. Видишь, насколько мельче апельсина?

– Но оно же дальше. Я хотела передать перспективу.

– Мысль правильная, – сказал я, – но ты перестаралась. У тебя есть бумага для черновика?

Она нашла мне чистый лист бумаги и пару карандашей и придвинула кресло к столу, рядом со мной. Я быстро набросал копию ее рисунка, но с более правильными пропорциями фруктов.

– Видишь?

Она наклонилась к моему листу. Я чувствовал запах шампуня, когда волосы упали ей на плечо, – резкий, сладкий запах, не похожий ни на что, существующее в природе, – и старался думать только о рисунке.

– Вижу, но как ты это делаешь?

До сих пор мне никогда не приходилось объяснять такие вещи – оказывается, это нелегко.

– Надо просто… смотреть на очертания того, что видишь перед собой, и копировать, – сказал я.

Она рассмеялась.

– Это-то понятно, но как сделать это правильно? Не могу же я просто посмотреть и сразу перенести на бумагу то, что вижу.

– Тут надо… – Я огляделся вокруг, и мой взгляд упал на вазу с небольшой, со вкусом подобранной цветочной композицией у нее на тумбочке. – Дай мне эту штуку, можно?

Она достала вазу, и я поставил ее на дальний край стола.

– Ну вот, начнем с левого края, с лилии, – сказал я. – По крайней мере, я не могу смотреть на всю картину целиком. Слишком много всего сразу. Я разбиваю ее на части. Смотри только на один крайний лепесток, вот на этот. Понимаешь?

Рен хмурила брови, глядя на цветок.

– Понимаю.

– А теперь разбирай на части дальше, – сказал я. – Смотри только на самый кончик лепестка.

– Смотрю.

– А теперь смотри на линию, которая отделяет кончик лепестка от фона. На весь лепесток не смотри. Только на эту линию.

Вместе, линия за линией, лепесток за лепестком, мы нарисовали цветок.

– Это трудно, – сказала она за работой. – Как тебе удается сконцентрировать взгляд на таком маленьком кусочке?

Я пожал плечами.

– Тренировка, наверное. Помогай себе руками, если хочешь.

– Как это?

– Вот так… – Я обернулся к ней и приложил ладони к ее голове по бокам, как шоры.

Она смотрела прямо на меня, и ее глаза оказались ближе, чем я ожидал. Я вдруг с необычайной ясностью почувствовал, как мои пальцы касаются ее лица – кожа к коже.

Одна мысль пробилась на поверхность сознания. «Можно ее поцеловать». Все люди так делают – все нормальные люди.

Я убрал руки и вернулся к рисунку.

– Очень глупо будет выглядеть, если я стану делать это в классе, – сказала она, приставив ладони к глазам и вглядываясь в вазу. – А ты всегда любил рисовать?

– Да, пожалуй. – Я растер пальцем линию. Я думал только об этой линии, все мое внимание было сосредоточено на ней.

– А почему тебе это нравится? Может, все дело в том, что у меня не получается, но я не вижу, что тут интересного.

Я пожал плечами.

– Мне всегда нравилось изучать что-нибудь, разбираться, как это работает. А когда рисуешь, можно самому что-то из этого создать.

– Довольно глубокая мысль, – сказала она и стерла линию, которой осталась недовольна.

Я фыркнул.

– Наверное. Я всегда больше всего любил рисовать людей. Маму рисовал, когда она…

Я осекся.

– Ой, – сказала Рен. – Мы затронули болезненную тему?

– Нет, я… ничего. – Конечно, я вспомнил не о Джессике. Я вспомнил о своей матери. О том, как сидел на полу и смотрел на нее, а она сидела в своем кресле, курила сигарету за сигаретой, ругалась с кем-то на экране, а я изучал каждую линию, каждый изгиб ее лица. Как будто, если я пойму, из чего складывается эта форма, то пойму и ее саму, пойму, за что она меня так ненавидит. У меня целый блокнот был изрисован ее портретами – потом она его нашла и выбросила, а на меня накричала за то, что зря перевожу бумагу.

Я не собирался рассказывать об этом Рен. Я никогда никому не говорил правды о себе. Это было правило номер один, и у меня были для этого причины.

– Мне пора, – сказал я.

– Серьезно?

– Да. Сестра будет психовать.

Она поглядела на меня, и глаза у нее чуть сузились. Я не мог расшифровать выражение ее лица. Может, это была растерянность, может, разочарование, или раздражение, или еще десятки разных чувств. С одной стороны, она казалась открытой книгой, а с другой – иногда я в ней ни слова не мог прочитать.

– Ладно, сказала она. – Отвезу тебя домой.

* * *

Лекс и правда психовала.

– Не пойму, о чем ты думал, – сказала она, утащив меня на кухню. – Не мог мне позвонить сначала? У кого ты был?

– У одной девушки из нашей школы, – сказал я. – Она новенькая.

Лекс опустила глаза в пол, а когда снова посмотрела на меня, на лице у нее была слабая улыбка.

– Ну… я рада, что у тебя уже есть друзья.

Но я был не уверен, что смогу снова разговаривать с Рен. Мне все еще было не по себе из-за того, что случилось, из-за того, как я вышел из шкуры Дэнни в свою собственную и даже сам этого не заметил. Нельзя больше такого допускать, ни за что. Я чувствовал шаткость своего положения остро, как никогда, даже острее, чем в тот вечер, когда подумал, что Джессика меня расколола.

Я пошел искать Николаса. Нужно было исправить то, что пошло не так между нами, и сделать это прямо сейчас. Убедиться, что он верит, будто я действительно его брат, – сейчас это было единственное, что я мог придумать, чтобы отделаться от чувства опасности.

Я обыскал весь дом, но его не нашел. Я знал, что он должен быть дома – его машина стояла в гараже, а в Калифорнии, как я уже понял, люди пешком не ходят вообще.

– Привет, – сказал я, увидев Миа в игровой комнате: она смотрела фильм о говорящей лошадке. – Николаса не видела?

Она покачала головой.

– Но он иногда любит прятаться возле бассейна, в шезлонге. Только ты ему не говори, что я тебе сказала.

– Не скажу. Спасибо.

Я вышел на задний дворик и оглядел все вокруг бассейна. Я не понимал, как можно спрятаться в шезлонге, пока не заметил, что один из них, у дальнего конца бассейна, развернут так, что видно только спинку. А потом, в слабом свете подводных ламп, заметил и голубую струйку дыма, поднимающуюся над шезлонгом. Одно из двух – или там пожар, или я нашел Николаса.