Закон десанта – смерть врагам! - Сергей Зверев

В голове свистел ветер. Носились какие-то лохмотья, бумажные листы, обрывки воспоминаний. Гнулось и скрипело древо жизни, отлетали ветви. Катилась роза пустыни — перекати-поле, похожая на моток колючей проволоки, обрастала сталью, превращалась в нелепый танк времен Первой мировой… Вадим очнулся с твердым убеждением: в голове у него дыра величиной с помидор, в нее и задувает. Трещала макушка. Он вытащил руку из глины, снял с себя корягу и ощупал голову. Мокро. Глина перемешалась с кровью и облепила его какой-то посмертной маской. Дыра величиной с помидор не прощупывалась, но выявилась здоровая шишка. Он лежал в неудобной скрюченной позе, заваленный глиной. Охотники пробежали мимо. Спешили, наверное, за кем-то другим.

Вадим откопал автомат и на четвереньках выбрался из канавы. Ноги подкашивались. Тайга взирала на него с холодной враждебностью. Ветра не было и деревья замерли. Он тоже замер, прислушался. Но затея оказалась глупой — голова гудела, что он мог услышать за этим гулом? Погоня ушла, Валюши и Екатерины нигде не было.

Пошатываясь, Кольцов добрел до уродливой, кривой ели. Ветви на этом чуде леса росли обильно, но лишь на южной стороне, вся остальная часть ствола оставалась голой. Вадим прислонился к сухой коре, нащупал в кармане сплющенную пачку сигарет.

— Кольцов, это ты? — испуганно спросили сверху.

Говорящая не просматривалась. Непроницаемый лапник громоздился ярусами.

— Я, — признался он.

— Побожись.

— Гадом буду, — до грубой щекотки в горле захотелось рассмеяться, но Вадим сдержался. Плакать надо, а не смеяться.

— Привет, Кольцов…

— Привет, Валюша, — ответил он, — давно не слышались. Ты как там?

— Сижу вот… Боюсь…

— Ну, слезай, давай вместе бояться.

— А это точно ты?

Да, мать твою. Обзавелась, на его беду, свежей фобией.

— Слезай, говорю, — повторил он жестче, — а то стряхну, как грушу.

Валюша задумалась. Потом вынесла беспощадный вердикт:

— Ты, Кольцов, грубиян. Мужлан. Жалкая, ничтожная личность. Терпеть тебя не могу.

— Это точно, — хмыкнул Вадим. — Я не покоряю утонченностью манер. Хорошо, Валюша, сиди на своем дереве, живи там, размножайся почкованием, а я пойду. Некогда.

— Ладно, подожди, я уже иду, — ветви затряслись, и скрюченный комочек скатился Вадиму в руки. Прижался к нему, обнял. Вадим сочувственно погладил девчонку по дрожащей спине — перегрузочки явно не детские.

— Где Катя? — сурово вопросил он.

Валюша вздрогнула. Обняла его еще крепче.

— Поймали ее… Сама не видела, но кричала она страшно… А эти нелюди хохотали, как ненормальные. Двое с бабой, кричал их старший, к шефу ее, к шефу! А остальным — ловить упыря, он далеко не ушел, тебя, стало быть, Кольцов. Ты у них за главного упыря. А еще старший сказал, что лично, своими руками, отрежет тебе одно место и даже сказал, какое. Так что ты поосторожнее, Кольцов. Иначе не смогут рождаться такие как ты, и страна останется без героев.

Отходила, слава Богу. Глумиться начала.

— А до этого что было? — спросил Вадим.

— Ужас… — девчонка уткнулась ему носом в солнечное сплетение, он плохо слышал, что она бормочет. — Меня чуть не убили, Кольцов… Сижу на дереве, никого не трогаю. Ты начал палить, а они в ответ коллективным залпом — и всё по мне… Чудом жить осталась, веришь? Сижу, трясусь, а пули всё свистят… Слушай, Кольцов, почему они такие мазилы?

— Так надо им, Валюша, — он гладил ее по головке, с тревогой отдавая себе отчет, что переполняется не просто чувством жалости к этому дрожащему существу, но и каким-то другим, доселе неиспытанным, не имеющим ничего общего ни к любви к женщине, ни к пониманию ее же. «Подумаешь, — вздохнула бы предшественница Лизы Чайкиной скромная кассирша в гарнизонном продмаге Галя, — он будет мне рассказывать. Ведь ты никогда не имел детей, Вадим…»

Ну да, чего не имел, того не имел. Тридцать три года не имел и дальше бы это делал.

— А потом я чего-то не поняла, — шмыгнула носом Валюша. — Как затрещит, земля посыплется… — а я не вижу, я к ветке прижалась. А потом эти сволочи бегут, кричат: вот она, вот она!

— Екатерину увидали, — догадался Вадим.

— Ну да, она уже далеко была. Догнали. А потом вернулись, но не совсем. Подо мной постояли, и назад. Убежал упырь — это старший их так сказал. И пообещал, прежде чем боссу на руки сдать, отрезать тебе одно место… Потом они ушли, а мне страшно, я сижу и сижу. Ты знаешь, Кольцов, я бы тут остаток жизни просидела, как птичка.

Вадим невольно улыбнулся. Слова «остаток жизни» в исполнении тринадцатилетней «птички» звучали забавно.

На этом, собственно, веселые моменты исчерпались. Отчетливо понимая, что в любой момент их могут схватить, они двинулись на восток и в половине первого ночи подошли к руслу пересохшей речушки. Еще полчаса сидели в бурьяне, наблюдая за перемещениями людей в районе канализационного стока. Кто-то там бродил — шевелились тени. Доносились обрывки разговоров. Потом эти тени одна за другой потянулись на юг — через поляну и плотный ельник — туда, где были тепло и постельное белье. Ночевать на сыром ветру желающих, очевидно, не нашлось.

— Будем искать пещеру, — вздохнул Вадим. — Куда еще податься русскому человеку в XXI веке? Но для начала нарвем лапника — не люблю я, знаешь ли, ночевать задницей на голых камнях. И учти, чем больше мы его нарежем, тем крепче будем спать.

— И сколько нам таких ночей трудных? — кисло поинтересовалась Валюша.

— Немного, — успокоил ее Вадим, — думаю, не позднее чем завтра нас поймают.

Это известие Валюшу немного успокоило. В последующий час она ворчала не больше обычного. Около двух часов ночи стал накрапывать дождик. Груженые охапками мягкой хвои, они временно укрылись в узкой вымоине под тяжелой глыбой, а когда дождик стих и Вадим успешно выполнил задачу «квартирьера», переселились в неприметную для посторонних глаз полость в скалах — с низким сводом, относительно сухую. Выбравшись наружу и раздвинув ветви куцего деревца (из породы тех, что растут на камнях), можно было увидеть канализационный сток — как раз напротив. Трудно не заметить абсолютно черное пятно на фоне серой природы.

— В дыру не полезем, — бормотал Вадим, разбрасывая лапник по холодному камню, — там холодина зверская, я тебя потом не вылечу. Да и силы откуда? Сама подумай, как мы поползем в таком состоянии? И куда мы приползем?

— Да кто бы спорил, Кольцов, — бормотала Валюша, зарываясь в лапник. — Ты меня отсюда и стальным тросом не вытянешь. Эх, костерок бы сейчас развести. Большой, жаркий… Как насчет костерка, Кольцов? — она опять завозилась, вместе с обмятыми ветками поползла к Вадиму, прижалась. — Не могу как холодно… Слушай, Кольцов, покури, а? Может, теплее станет?

Он спохватился — точно, давно он этим делом не занимался. Но чтобы выудить из куртки сигареты, пришлось отодвинуться от Валюши. Изловчился кое-как, осветил Борькиным фонарем содержимое пачки — негусто, четыре сигареты осталось. Половина — сломана. Ладно, как-нибудь. Положив зажженный фонарь на камень, он прикурил. Затянулся с удовольствием. Освещенное от двух источников, его лицо, видимо, было неповторимо. Валюша ахнула.