Сеул, зима 1964 года - Ким Сын Ок

Сама арка ворот стояла на фундаменте высотой более шести метров, сооружённом из громадных валунов, а вырастающая из этого фундамента и окружающая полукругом здание крепостная стена тоже была сложена из огромных камней. Словно цирковая обезьяна, Со с привычным проворством взобрался на эту стену. Зрелище карабкающегося по стене Со в свете зелёных ламп заставило меня почувствовать себя зрителем, приехавшим в загадочную страну и наблюдающим великолепный спектакль на огромной сцене. В свете единственного прожектора рождалась удивительная картина того, как пуская в ход все свои мускулы, человек полз по этой стене, и движения его рук то ли обращались с призывом, то ли бросали вызов этой непоколебимой надменной махине. Всё это заставило меня ощутить трепет.

Чуть погодя Со исчез по ту сторону стены. И почти сразу после этого я стал свидетелем ещё более ошеломляющего зрелища. Со появился на стене, держа в каждой руке по каменной глыбе невероятно огромных размеров, образующих крепостную стену. Затем быстрым движением рук взметнул их над собой. Камни, которые могли бы сдвинуть с места либо рычаг или блок, либо же совместными усилиями несколько человек, Со поднял голыми руками. Привлекая моё внимание, он несколько раз потряс этими валунами, и, поменяв их местами, аккуратно опустил.

Всё происходило как будто во сне. И хотя я признаю существование богатырей, упоминаемых в древних сказаниях, я не знал, как назвать Со, который среди ночи на моих глазах в обрамлении зелёного света шагает по стене.

Богатырь! Да-да! Со — богатырь!!! Мне ничего не остаётся, как только признать это. Однако, от мистического зрелища я почувствовал больше страх, чем восторг, и когда меня всё ещё потряхивало, передо мной (и когда он только успел?!), словно приведение, горделиво улыбаясь, предстал Со.

Со был богатырём. В ту ночь я вернулся домой и услышал от него то, чего он ещё никому не рассказывал.

Со родился метисом от брака китайца и кореянки. Его предки были знаменитыми могучими воинами в Китае. Если заглянуть в их родословную, то можно убедиться, что среди них было несчётное множество полководцев. Сила, которой они обладали, была смыслом их существования и являлась их единственным достоянием. И это неосязаемое наследство передавалось потомкам в качестве семейной реликвии. С помощью этой силы они могли подарить миру спокойствие, а также могли завоевать себе славу. Однако во времена Со, эта мощь уже не могла считаться наследством. Единственным преимуществом было то, что на стройках, благодаря этой силе, Со мог рассчитывать на чуть большее, чем у других, вознаграждение. Но, в конце концов, он решил отказаться от этой привилегии — Со носил кирпичи и копал землю наравне с другими. Только так он мог сохранить честь рода. Поэтому-то безлюдной ночью, когда никого нет, Со демонстрировал всем своим предшественникам, что не растерял эту силу.

Я мог легко представить, как, стоя днём рядом с Тондэмуном и видя, что никто из прохожих не замечает перемены в крепостной стене, Со улыбался, глядя на камни, которые он поменял местами. Вот где скрывался истинный Со, и, похоже, это была его глубинная сущность, которая подкупала меня всё больше и больше по мере укрепления нашей дружбы.

Дом в трущобах… И я, живший в том доме вместе с многочисленными соседями, не мог не почувствовать стремления к покою, что шевелилось внутри меня. Похоже, я опасался быть затянутым в их беспросветную жизнь. Однако когда я расстался с тем местом и переехал в этот дом с неизменно повторяющейся мелодией, которую играло неизменное пианино, на меня напала невыносимая скука и проснулось отвращение к нынешнему моему обиталищу. Как оказалось, я сам не знал, чего мне надо…

Пианино умолкло. Я машинально поднял с полу наручные часы. И когда осознал, что делаю, на губах у меня появилась горькая усмешка. Я хотел удостовериться, во сколько пианино перестало играть. Завтра по окончании мелодии я тоже буду сверяться с часами и, сравнивая с предыдущими днями, я рассчитывал укрепиться в моей ненависти к этому дому. Не знаю, что и сказать — я сам себе удивлялся. Возможно, такие чувства возникли у меня после того, как я вспомнил то естественное поведение Со. А что он показал мне? Нечто вроде преданности своему роду в каком-то идеалистическом смысле, и я не думаю, чтобы это могло послужить одной из причин для осуждения образа жизни этого благополучного дома. Однако мне вспоминается следующий день после переезда сюда: вечером после ужина, когда время общения закончилось, и для всех домашних наступила пора занятий, я остался один и пошёл в свою комнату, где, опершись на стену, начал перебирать струны гитары. Бывают же моменты, когда вдруг хочется взять в руки инструмент. Конечно, это всего лишь эмоциональный порыв, но ничего плохого в нём нет. Я подтягивал струны и пробовал звучание, когда моя светло-коричневая дверь красного дерева отворилась, и вошёл дедушка. На гитару мне был выделен промежуток с десяти до одиннадцати утра, тогда же бабушка с невесткой шили на машинке. Так впервые великие традиции семьи были применены и ко мне. Однако впоследствии я ни разу не воспользовался этим выделенным для меня временем. Скажем так, больше у меня вообще не возникало желания браться за гитару.

И теперь моя гитара, что будила давно позабытое безотчётное умиление и привносила хоть ненадолго покой в души жителей того дома в Чхансиндоне, где всё было переполнено отчаянием, кочующим из одного закутка в другой, была вынуждена, сгорбившись, стоять в углу комнаты с виноватым видом, напоминая старика, который в случайно брошенном слове вдруг обнаруживает свою старость.

Поначалу я испытывал к новому дому уважение. Но после понял, что оно было сродни восторженному восклицанию при виде нового пейзажа. А ещё тогда я сделал открытие: оказывается, понимать и чувствовать — вещи совершенно разные. Спланированные движения этого семейства, деятельный подход к жизни, при котором всё отработано так, что даже наималейшая трещинка сразу же запаивается, ничем не омрачённые лица, порождённые чувством собственного достоинства из-за того, что ты что-то создаёшь. Если и есть люди, которые используют слово «культура», то это семейство как раз из такого разряда. Разве это не то самое, к чему так стремится человек? Такие люди всю жизнь на бегу, в преодолении дистанции. Именно так я понял сущность этих людей.

Однако можем ли мы думать, что они сокращают дистанцию, если конечный пункт находится безгранично далеко? И всё-таки, можно ли считать, что они действительно приближаются к этому бесконечно далекому месту, если даже время для моих занятий гитарой подверглось ограничению? А что, если на самом деле они топчутся изо дня в день на одном и том же месте, хотя верят в то, что идут. И наоборот — напоминающая бесконечный холостой бег жизнь людей из трущоб не имеет ли больше смысла, чем эта? Вот что я чувствовал. Поэтому в итоге надо мною начала довлеть мысль о том, что какая-то из сторон ошибочна. Где-то в глубине меня было подозрение, что, в сущности, эти два подхода к жизни несравнимы, но с гораздо большей силой меня преследовала навязчивая мысль, что один из них неверен, и я не знал, с чего я так решил. Это моё убеждение крепло, и в конце концов я начал сравнивать жизнь домочадцев из нового дома с пустой оболочкой. Я думал, что жизнь в этом доме всего лишь бесполезная обёртка, или же жизнь с ошибочным курсом, или жизнь по привычке. И мне казалось, что вот сейчас-то я обязательно должен был предпринять какие-то действия. А ещё я думал, что было бы хорошо, если бы кто-то мудрый и хорошо разбирающийся в людях рассудил бы мои действия.