Охота - Эндрю Фукуда

Он смотрит на нас.

— Итак, теперь вы понимаете. Я более чем заинтересован в успехе этой Охоты. В том, чтобы один из вас — и только один! — оказался победителем. И лучше вам не знать, что будет с вами в случае провала. — Директор поднимается на ноги. — Поверьте мне. Итак, вы предоставите мне то, что нужно. Один из вас станет победителем. Все. Думаю, я выразился достаточно ясно. — Он проходит мимо меня и покидает библиотеку. Дверь за ним закрывается.

Я выдыхаю и нескоро нахожу силы сделать следующий вдох.

После этого Пепельный Июнь отсылают обратно в ее комнату, чтобы снять мерки. Команда портных — мрачных, с угрюмыми лицами — позже приходит и в библиотеку, чтобы снять мерки для моего смокинга. Они говорят шепотом. Для меня опыт оказывается не слишком приятным, особенно когда кто-нибудь из них наклоняется ко мне чересчур близко. Я вижу, как раздуваются их ноздри. Один даже смотрит на меня с любопытством. Я быстро отвечаю на его взгляд, и он отводит глаза, но когда портные собираются и уходят, он еще раз странно на меня смотрит.

Я выхожу наружу, мне хочется побыть на воздухе. Последние несколько часов заставили меня изрядно поволноваться. Ночь выдалась хорошей, идеальной, чтобы успокоить взбудораженные нервы. Небо усыпано красивыми искорками звезд, месяц висит высоко и серебрит заснеженные вершины гор на востоке. Из пустыни доносится ласковый ветерок, расслабляющий мои мышцы.

Я слышу, как позади меня тихо шуршит под чьими-то ногами песок.

Это Пепельный Июнь, она приближается, неуверенно посматривая на меня. Когда наши глаза встречаются, девушка застенчиво опускает взгляд. На ней новый наряд: черная шелковая туника, обтягивающая, с глубоким вырезом. Ее длинные бледные руки в лунном свете кажутся колоннами из блестящего белого мрамора. Песок под ногами шевелится и вихрится, вызывая у меня легкое головокружение.

— Я шла сюда из главного здания, ты мог хотя бы поздороваться, — произносит она, останавливаясь передо мной. — А, понимаю. Теперь ты со мной не разговариваешь.

— Нет, что ты. Извини.

Ветер мягко перебирает ее волосы, открывая нежную кожу шеи.

— Послушай, я тебе не враг. Пока. — Она чешет запястье. — Думаю, нам надо дождаться начала Охоты.

Я, помимо воли, тоже чешу запястье.

— Можно тебя кое о чем попросить? Если мы с тобой останемся одни, выстрели мне в мизинец на ноге, ладно? Не надо выводить меня из строя выстрелом в глаз.

— В правый или левый мизинец?

Я снова чешу запястье.

— Лучше левый. Только целься получше, ладно? Он совсем маленький.

— Договорились, — отвечает она.

Над нами по ночному небу скользит тень большой птицы. Ее непропорционально длинные и неуклюжие крылья неподвижно застыли. Она описывает над нами круг и исчезает вдали.

— Я пришла, чтобы кое-что у тебя спросить, — говорит она.

— Нет, я не отдам тебе свой излучатель.

Она не отвечает. Я поворачиваюсь к ней. Она стоит и с надеждой смотрит на меня своими изумрудными глазами. Как будто долго ждала этого момента — когда мы наконец останемся наедине, ни на что не отвлекаясь.

— Пригласи меня на бал. — Она говорит тихо и спокойно.

Я поднимаю запястье, готовясь его почесать, но ее руки висят по швам.

— Ты серьезно? — переспрашиваю я.

— Да.

— Я не знаю… это же не школьный бал, понимаешь. Это пафосное мероприятие, которое устраивает правительство. Тут все совсем по-другому.

— Я знаю, — отвечает она, — это совсем не то, что школьный бал, это будет лучше, чем тысяча школьных балов.

— Я… я не знаю.

— Это важно для меня.

Я смотрю на горизонт за ее плечом.

— Слушай, я не знаю, как сказать. Да, я понимаю, что этот бал — особенный: музыка, репортеры, красная ковровая дорожка, танцы, еда…

— Он особенный, потому что там будешь ты. Потому что ты пригласишь меня.

Я отвожу взгляд.

— Не знаю.

Она неожиданно преодолевает разделяющее нас расстояние и берет меня за локоть. От прикосновения ее кожи меня будто ударяет током.

— Неужели я тебе настолько не нравлюсь? — шепчет она, заглядывая мне в глаза. — Неужели?

Я не отвечаю.

— Тогда можешь просто притвориться? Надеть маску? — Что-то в ее словах, возможно, то, как она их произносит, заставляет меня посмотреть ей в глаза и задержаться взглядом дольше, чем я когда-либо позволял себе с кем-то помимо отца. — Потому что иначе у меня разорвется сердце.

— Дело не в тебе…

— Притворись, — шепчет она, — что я действительно тебе нравлюсь. Что тебе нравятся очертания моих губ, цвет моих глаз, что тебе нравится прикасаться к моей коже, чувствовать мое дыхание. Притворись, что ты можешь видеть сквозь все это, что ты знаешь меня. Что знаешь, что скрывается в глубине моей души. И, несмотря на это, я все еще тебе нравлюсь, что так я нравлюсь тебе даже сильнее. Представь, что вокруг нет никого, что есть только я — и больше никого во всем мире. Ни других охотников, ни сотрудников Института, ни геперов. Нет даже ни луны, ни звезд, ни гор. И что ты так долго тосковал по мне, желал меня, и вот наконец я стою прямо перед тобой. Притворись, что все это правда, хотя бы только на одну ночь. — Она кладет свободную руку мне на спину и притягивает меня к себе. Нас разделяет всего пара дюймов. Порыв ветра бросает мне волосы в глаза.

Она тянется ко мне и убирает пряди, медленно проводя пальцами по моей щеке, над ухом, и вниз, по шее.

Долгие годы я старался похоронить свои чувства к ней, превратить свое сердце в кусок льда, и это первое настоящее, не случайное прикосновение за все время, что я прожил в одиночестве. Оно будит что-то во мне. Внутри у меня словно сдвигаются тектонические плиты, выпуская на поверхность нечто, дремавшее до поры. Она смотрит на меня, и этот взгляд я могу ощутить точно так же, как прикосновение ее руки к моему локтю. Но взгляд проникает глубже, от него сложнее отмахнуться. Я чувствую, как стремятся выйти наружу чувства, которые я считал давно мертвыми. Стальные обручи внутри меня лопаются.

— Пожалуйста, — умоляет она, — пригласи меня.

К собственному удивлению, я киваю. Она вздрагивает от восторга и сильнее сжимает мой локоть. Я вижу, как пульсирует мышца на ее руке, то напрягаясь, то расслабляясь. Я тоже беру ее за локоть, как принято в таких случаях. Она запрокидывает голову, прикрывая глаза, ее веки трепещут, губы слегка приоткрыты. Но тут ее верхняя губа поднимается в неуверенном оскале, обнажая два влажно поблескивающих, острых как бритва белоснежных клыка. Которые через пять секунд вопьются в мою грудь, пробьют ребра и вырвут все еще бьющееся сердце.

Как я мог забыть об этом, как мог в момент слабости поддаться искушению? Нельзя забывать, что ее красота отравлена, что ее губы скрывают два ряда ножей, а сердце заключено в клетку из острых как бритва ребер. Она недостижима для меня, я не могу к ней прикоснуться, это невозможно.